Сибирский фронтир - Сергей Фомичев
Это заставило меня крепко задуматься. Желая избавиться от гопоты, я вовсе не стремился разогнать всю колонию. Здесь ценен каждый человек. Даже вдвойне ценен, хотя бы потому, что он уже здесь. Нового надо ещё найти, завербовать и доставить. Однако всё оказалось куда серьёзнее, и даже уход Толстых обещал стать не самым крупным последствием разрыва с конкурентами.
–Ты совершил большую ошибку, – сказал Глотов. – Здесь твоё решение может и справедливым выглядит, но в Нижнем остроге народ посчитает иначе. Ты не пары кораблей лишился, а всей Камчатки. Я с тобой остаюсь по уговору с Никифоровым, но думаю, в следующий раз и он сторону Трапезникова выберет.
– Хозяин на поклон к Трапезникову не пойдёт, – возразил мореходу Шишкин, который смотрел на дело оптимистично.
Тем не менее, я понимал, что прав скорее Глотов. Свидетели на Камчатки будут только с одной стороны, и что они наплетут в итоге, можно себе представить.
–Будь что будет, – сказал я. – Нам ещё войну с алеутами надо как–то заканчивать.
***
Несколько дней подряд я с утра до вечера беседовал с уцелевшими после бойни пленниками, пытаясь склонить их к перемирию. Тёма и Чикилжах менялись в виртуальной кабинке синхронного перевода. Я же говорил без передышки. Обещал отпустить всякого, кто пообещает замирить своё племя или хотя бы увести его с Уналашки. Я поил их "огненной водой", сулил богатые подарки, намекал на перспективы взаимовыгодного обмена их промысла на полезные и красивые металлические вещицы бородатых людей. Любые уловки шли в дело. Зверобои примиряли алеутов собственным способом. Обращали пленников в православие, тем нехитрым способом, что издавна принят на фронтире – снимали с груди нательные кресты и, вешая их на дикарей, давали им христианские имена и собственные фамилии. Я не вмешивался, хотя, на мой взгляд, такая профанация мало чего стоила.
Отпустить в итоге пришлось немногих. Большинство алеутов, похоже, наших идей просто не воспринимало. Тем не менее, усилия принесли вскоре первые плоды. Возле крепости появились парламентёры. Они восхитили меня, предложив заключить перемирие на том условии, что мы не станем мешать их войне с кавалан–ин. Достойный просвещённой Европы дипломатический ход! Ведь главной причиной тотальной мобилизации алеутов стало пиратство русского корабля, а теперь они готовы забыть обиду, чтобы сосредоточиться на грабеже старых добрых врагов. Мол, не зря же такую силищу собирали.
Кое–кто из парней ухватился за такую возможность.
–Пусть себе избивают друг друга, – говорили они. – Нам только облегчение будет.
Я выступил против. Мне такое соглашение казалось предательством.
–Вот что мои дорогие, – сказал я парламентёрам. – Штыки, или что там у вас, томогавки? В землю! Воевать с кавалан–ин мы вам не позволим. Не заключите с ними мир, мы им свои ружья дадим. Знаете, что это такое? Я вам сейчас покажу.
Демонстрация произвела нужный эффект.
–Доставай, Макар, весь свой самогон, – шепнул я товарищу.
Во время пьянки, мы тихонечко переговорили с послами по отдельности. Дети природы не знали коррупции, и нам пришлось просветить их на сей счёт.
Параллельно шли переговоры с Узулахом, Евражкой и другими вождями кавалан–ин. Я предложил им компенсацию за украденных женщин, за разорённые селения. Вывалил все прелести цивилизации – бисер, бусы, ножи, топоры, пообещал щенков. После этого вожди только ради приличия сопротивлялись. Всё же продажная душа у власти.
В некотором смысле жестокость конкурентов сыграла нам на руку. Алеуты окончательно смирились с пребыванием русских на Уналашке, только в виду угрозы со стороны других промышленников. Может быть, зря я корил себя за приглашение конкурентов? Они сыграли свою роль. И всё–таки было неприятно признать, что традиционные формы колонизации оказались куда эффективнее пропагандируемого мной гуманного подхода. Вернее сочетание кнута и пряника, доброго и злого следователя в который раз показали действенность.
Через неделю на большом собрании местных и пришлых вождей, нацепивших по такому случаю на одежду свои лучшие перья, под стенами крепости был заключён долгожданный мир. Так сказать без аннексий и контрибуций.
Глава двадцать седьмая. Ревизор
Глава двадцать седьмая. Ревизор
Привычка выныривать из пространства в некотором отдалении от городов и селений на этот раз здорово меня выручила. Спрятав лодку, я вскарабкался на крутой береговой откос и оторопел от увиденного. Дорога, идущая от Иркутска вдоль Ангары, оказалась полна народу. Необычная для глубинки интенсивность движения заставила насторожиться, а поведение людей ещё больше усилило подозрение. Они спешили, почти бежали, то и дело оглядываясь. Некоторые, устав драпать и озираться, сворачивали с пути, останавливались, садились передохнуть, но садились так, чтобы оставаться незамеченными с дороги. И, что любопытно, толпа устремилась из города, а бежали почти все без вещей.
Странное это явление, похожее на какой–то эпический исход, заставило меня не спешить с делом, а малость понаблюдать, прикрываясь ландшафтом, и подождать, не произойдёт ли ещё чего–нибудь эдакого, что позволит прояснить обстановку.
***
В апреле я вернулся к привычному делу, и до августа сбывал меха в городах империи, делал закупки, набирал людей и присматривал за строительством нового корабля. Конкуренты покинули Уналашку в конце марта, хотя благоприятный для плавания сезон ещё не наступил. Как только погода установилась, Окунев увёл нагружённый дешёвыми мехами галиот в Петропавловск, взяв минимум экипажа. С ним же ушёл и Векшин, получивший часть промысла как компенсацию за так и не собранный ясак. Глотов и Ясютин, взяв на борт зверобоев из разных артелей, повели корабли на острова Прибылова. Спрос на котовые шкуры ещё не сформировался, но за века безлюдства на островах накопились тонны моржовой кости и парни намеревались снять эти сливки. Уналашка опустела. В Голландской гавани остался небольшой гарнизон и шитик Бочкарёва, который нуждался в серьёзном ремонте.
Вроде бы всё шло своим чередом, но тревожное ощущение раздающейся под ногами трясины не отпускало меня. Порвав с конкурентами, я фактически остался один против большей части фронтира. Формальная сторона вопроса мало кого волновала. Большинство посчитает, что я нарушил договор, выдворив с Уналашки зверобоев Трапезникова и отказав им в походе на потаённые острова. Жизни алеутов или своих же товарищей, погибших в войне с туземцами, никого волновать не будут. Это суровый край. Здесь бывает и гибнут.
Конечно, у меня повсюду имелись соратники и приятели, имелись таковые даже в Нижнем остроге, в вотчине конкурентов, но все они слишком
