Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев
– Рузский: Моя информация о происходящем в Петрограде несколько отличается от того, что вы изволили изложить. Но не суть. Чем могу помочь?
– Родзянко: Считаю необходимым сообщить вам: того, что вы достигли в переговорах с его величеством, недостаточно, и династический вопрос требует немедленного решения.
– Рузский: Изъясняйтесь короче и яснее, чёрт бы вас побрал!
– Родзянко: Ненависть к династии достигла крайних пределов, но все, с кем я говорил, когда выходил на улицу пообщаться с людьми и солдатами, полны решимости довести войну до победного конца и не отдаваться на милость немцев.
– Рузский: Михаил Владимирович! Как же с вами сложно! Не путайте божий дар с яичницей! Вопрос продолжения войны – одно, восстановление спокойствия в стране – другое. В настоящее время меня волнуют подробности предлагаемого решения династического вопроса.
Наступила тяжёлая пауза. Телеграфный аппарат прекратил свою пулемётную дробь. Колесо вхолостую мололо разогретый воздух. Генерал Рузский, кусая губы, нервно мерил шагами помещение телеграфной станции, косясь на бумажную ленту. Понимал, что сейчас решается судьба всей империи, и он находится в эпицентре событий. Можно возвыситься, но велик шанс сгореть, как спичка, в огне революции.[88]
Наконец, чудо инженерной мысли ожило.
– Родзянко: Николай Владимирович, вы – наш наконечник копья, авангард демократии и прогресса! На вас возлагается миссия, достойная пера Монтескье и Макиавелли. Надеюсь, мне не надо объяснять, сколько широко раскрытых глаз смотрит на вас с надеждой?
– Рузский: Михаил Владимирович! Если бы вы стояли сейчас рядом со мной, я бы вас пристрелил за пустопорожнее многословие. Что я должен сделать?
– Родзянко: Вы должны склонить его величество к отречению.
– Рузский: Это лично ваша инициатива?
– Родзянко: Вы как будто с Луны свалились. Все салоны Петербурга обсуждают такую возможность два последних года. Не делайте вид, что не знаете, будто этот исход считается лучшим выходом из создавшегося положения.
– Рузский: Но что скажут наши союзники?
– Родзянко: Они сами настаивают на этом. К вам в штаб под видом американского журналиста выехал их представитель с особыми секретными полномочиями и с согласованным текстом отречения. В качестве верительной грамоты он подарит вам книгу с автографом североамериканского президента Вудро Вильсона.
– Рузский: Он поможет мне в переговорах с его величеством?
– Родзянко: Он поможет вам быстро и незаметно скрыться, если наша миссия провалится, и придётся спасаться бегством.
– Рузский: Всё так шатко и неопределённо?
– Родзянко: Наоборот. Все командующие фронтами поддержат ваше предложение. “Старик” уже провёл необходимые переговоры. Эвакуация – обычная мера предосторожности. Мы должны заботиться о таких патриотах России, как вы!
– Рузский: Спаси и сохрани! Отбой связи.
– Родзянко: Удачи, Михаил Владимирович!
На следующее утро, твёрдо чеканя шаг, генерал Рузский направлялся к Николаю II, имея на руках ответы на телеграмму Алексеева всех трёх генерал-адъютантов – великого князя Николая Николаевича, Брусилова и Эверта. Послания, сформулированные в выражениях покорности и лояльности государю, сводились к поддержке немедленного отречения.
Великий князь:
«Как верноподданный, я считаю, что в соответствии с моей присягой на верность и таким же состоянием духа, должен умолять на коленях Ваше Императорское Величество спасти Россию и ее наследника, лично хорошо зная Ваши чувства священной любви к России и к нему. Перекрестившись, передайте ему Ваше наследство».
Брусилов:
«Прошу передать императору мое верноподданническое прошение, основанное на моей преданности и любви к Отечеству и царскому трону… чтобы он отказался от престола в пользу Его светлости наследника, цесаревича, при регентстве великого князя Михаила Александровича».
Эверт:
«…Бесконечно преданный Вашему Величеству подданный умоляет Ваше Величество принять, ради спасения Отечества и династии, решение в соответствии с декларацией председателя Государственной думы, сообщенной генерал-адъютанту Рузскому, как единственное решение, которое может, очевидно, положить конец революции и спасти Россию от ужасов анархии».
На соседнем полустанке в скромном помещении станционного смотрителя кипела оживлённая работа. Хмурые, сосредоточенные техники демонтировали, грузили на повозки и увозили установленные ранее, нигде не учтённые и не предусмотренные никакими инструкциями аппараты телеграфной связи, убирали врезку и восстанавливали целостность кабеля, замкнутого прошлой ночью на партизанский ретранслятор. У окна, любуясь на восходящий красный диск Солнца, окрашивающий покатую снежную равнину в рубиновый цвет, потирая покрасневшие от бессонницы глаза, два человека цедили сквозь зубы опостылевший крепкий чай и вполголоса обменивались короткими репликами.
– Григорий Ефимович, – Ставский смотрел в глаза Распутину так внимательно, словно хотел проникнуть в глубины сознания, – я могу понять и объяснить мотивы всех участников нынешней смуты, кроме ваших…
Штабс-капитан сделал большой глоток, покраснел, согнулся и закашлялся…
– Ну-ну, – Григорий покровительственно похлопал офицера по спине. – Не волнуйтесь вы так, Илларион Михайлович. Всё просто и объяснимо.
– Только не для моего ума. Получив информацию о заговоре, вы обязаны, как честный подданный, доложить о нём…
– Кому? Все генералы и начальники так или иначе вовлечены.
– Лично государю…
– А он в курсе..
– Безумие…
– Есть немного, – согласился Григорий. – Правители часто впадают в странную, необъяснимую каталепсию, доверяя свою судьбу тем, кто первым ударит в спину. Синдром привязанности к Бруту – родимое пятно сильных мира сего.
– Не принимая никаких мер к сохранению в целости престола, вы, тем не менее, занимаете более чем активную позицию, рискуете, поднимаете и увлекаете за собой массу людей. Сохранение жизни невинных – дело, конечно, благородное, но его недостаточно, чтобы объяснить…
– Договаривайте, Илларион Михайлович.
– Как вы дошли до жизни такой?
– Требование представить правду, только правду и ничего кроме правды иногда приводит к очень неожиданному результату.
– Не понял…
– Поясню на примере восточной притчи. Один человек всю жизнь искал истину но никак не мог найти, исходив множество земель, побывав в разных частях света.
