Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев

– Мистер Кеннеди, я обещал дать вам интервью. Сейчас самое подходящее время. Пройдёмте в мой штабной вагон – там нам никто не помешает. Господа, – Рузский поднял глаза на генералов, – прошу прощения. Разрешите откланяться. Дела!

Пропустив гостя вперёд, тщательно закрыв за ним дверь, Рузский, смахнул с лица любезную улыбку, без прелюдий и увертюр прошёлся по “американцу”, как танк по вражеским окопам.

– Мы не получаем от ваших коллег никакой помощи почти месяц. Вынуждены импровизировать. Может хотя бы проясните ситуацию? Что у британцев происходит? Полковник Нокс разводит руками и предлагает изыскивать внутренние резервы. Какие к черту внутренние резервы, если вы сами настаивали на их размещении в ваших банках? Дворцовый переворот – это, знаете ли, не очень дешёвое мероприятие! Его нельзя организовать, оперируя обещаниями. Колеблющихся и сомневающихся надо постоянно укреплять презренным металлом.

Не имея возможности перейти на начальственный рык, Рузский шипел и подсвистывал, рождая устойчивую ассоциацию с маневровым паровозом. В голове у Распутина при виде этой “паровозной топки” с ножками крутилось четверостишие:

“Чешет, как по рельсам! – с долей восхищения думал Гриша, слушая генеральские эскапады. – Ну ты смотри, как плетёт кружева из ругательств и ни одного матерного! Эх, такого бы преподавателя художественной словесности – в каждое общевойсковое училище, чтобы курсанты понимали, как правильно вести разъяснительные беседы с личным составом. Но про деньги – это здорово. Очень вовремя. А я голову ломал, как всучить ему чёртову взятку…”

– Ваше высокопревосходительство! – вклинился Гриша в непрерывную лавину генеральского возмущения, – желание помочь революционно настроенному генералитету – одна из главных причин, заставивших меня совершить не самое безопасное путешествие.

Произнося последние слова, Распутин водрузил на стол аккуратный кожаный саквояж, конфискованный на вилле товарища Ганецкого.

– Что это? – прервал Рузский свой яростный спич, заинтересованно оглядывая дорожную сумку.

– Без малого – миллион в рублях, долларах, фунтах и банковских векселях.

– И это всё ваше?

– Нет, это – ваше. Ничего моего в этом мире нет…

– Я мзды не беру, – гордо заявил Рузский, аккуратно убирая саквояж под стол…

– Знаю-знаю, – кивнул Распутин, – вам за Державу обидно…

– Точно так-с! Простите, мистер Кеннеди, мне очень знакома ваша внешность. Где мы могли встречаться?

– Мир полон похожих людей, практически двойников. Скорее всего, с кем-то из них вы меня путаете. Нет, встречаться раньше мы не могли. Разве что в Северной Каролине. Вы бывали в Америке?

– Только за этим вы совершили столь долгое и утомительное путешествие? – кивнул Рузский на спрятанный саквояж.

– Нет, – покачал головой Распутин, – моя миссия заключается в наблюдении за трансфером власти, посильной помощи вам в этом трудном деле и эвакуации, если что-то пойдёт не так.

– То есть вы – мой ангел-хранитель.

– Спасибо за комплимент. Меня чаще называют демоном-искусителем.

– В нашем суматошном, противоречивом мире одно второго не исключает. Что-то ещё?

– Совершеннейший пустяк – пожелание о включении в текст отречения вот этих условий…

Рузский, прежде чем взять протянутую бумагу, аккуратно протёр стекла и глубже насадил на нос тонкую дужку очков, осторожно, словно это была крапива или терновник, принял листок, вчитался, поднял брови и исподлобья бросил взгляд на собеседника.

– Хм… Вам не кажется это слишком… смелым.

– Настало такое время. Предполагаю, при включении в текст перечисленных условий у самодержца станет меньше возражений по существу предлагаемой, как бы поточнее выразиться, сделки… А ведь именно это – наша конечная цель, не так ли? Или вы намерены дискутировать с царем на этой Богом забытой станции до лета?

– С Родзянко согласовано?

– Зачем?

– Вы меня удивляете.

– Во время революции согласовывать что-либо нужно с теми, кто имеет возможность подкрепить свою точку зрения военной силой. Сколько у Родзянко батальонов?

Рузский вида не подал, но по легкой усмешке было заметно, что генерал польщён. Думские политики и высокие сановники относились к армии, как к разовому резиновому изделию, отводя ей сугубо утилитарную роль “иди сюда – подай – пошёл прочь”. Дурацкий постулат “армия вне политики” странным образом зомбировал господ, рвущихся к власти, заставляя смотреть на вооруженную, самую главную политическую силу любого государства свысока и с откровенным пренебрежением. А тут генерал встретил абсолютно логичную и комплементарную точку зрения – прав тот, у кого больше батальонов. Помня это, вставить шпильку заносчивым думцам, сославшись на рекомендации союзников – что может быть приятнее?

– Хорошо, мистер Кеннеди, я постараюсь включить в текст отречения ваши условия. Но ничего не обещаю. Государь непредсказуем и капризен, как дитя.

– Нет проблем, мистер Рузский. Нас устроит любой результат, в том числе отрицательный.

– Даже так?

– А что тут удивительного? С точки зрения максимизации прибыли нам могут быть одинаково полезны как новое, демократическое, пока еще слабое и неуверенное в себе правительство, так и самодержец, напуганный вами до смерти, лишенный привычной поддержки, а потому готовый на любые компромиссы и уступки, лишь бы этот кошмар не повторился…

Рузского передернуло от таких откровений. Конечно, он – не мальчик и прекрасно понимал шкурные мотивы британцев, французов и американцев. Но в приличных домах не принято называть задницу задницей, даже если она на самом видном месте. А тут – так по-деревенски грубо! Нет, всё-таки американцы – дикари. Никакого светского лоска.

– Через четверть часа я должен быть у его величества. Желаете присутствовать?

– В каком качестве, простите? Нет-нет, считаю, что этот раунд мне лучше провести в тени. Присутствие прессы, тем более иностранной, на столь интимном мероприятии может непредсказуемо повлиять на царское поведение. А зачем нам лишние проблемы?

– Да, лишние заботы нам ни к чему. Не знаем, как с этими справиться. Пожелайте мне удачи.

– Спасибо, что не просите благословить…

– Это тоже не помешало бы!

– Тогда