Алексей Иванов - Тобол. Много званых
– Нет, – твёрдо возразил Филофей. – Это милость. Плохо, конечно, что получается вот так, в тюрьме, а не возле своего дома и в радости, но что уж тут поделать? Даже если вы примете крещенье без веры, от страха наказанья, всё равно крещенье, прощение и воля – это добро. Какой же тут обман?
Остяки думали, и Новицкий видел, как в них разгорается надежда.
– Ладно, мы пойдём под крест, – неохотно решил за всех Пантила.
На следующий день пленников вывели из тюрьмы и отправили в баню, побрили наголо и подобрали им новую одежду. Кормить перед крещеньем их не стали, чтобы никто с непривычки не заснул. Крестил остяков сам владыка Филофей. Таинство он провёл вечером в Софийском соборе, и остяки были потрясены: только что они замерзали в подклете, а сейчас для них поёт хор, горят свечи на огромном иконостасе, и откуда-то сверху, из-под неимоверно-высокого свода, на них смотрит сам могучий русский бог. После крещенья остяков отвели в съезжую избу. А на Тобольск налетела пурга.
По вьюжной тёмной улице Новицкий возвращался к себе на подворье и думал, что владыку Филофея осенила благодать господня – не иначе. Даже если и не осенила, то коснулась. Владыка не сжигал себя в молениях, не рвал жилы, не гремел пророческим глаголом, но вокруг него мир словно бы сам собой становился божьим. Владыка воздвигал невидимые кремли и побеждал без армий; его лёгкая лодочка с парусом-пёрышком спасала в любой буре.
Внезапно Григорий Ильич увидел впереди закутанную, склонившуюся под ветром маленькую женщину, и сердце раньше разума опознало Айкони. Новицкий побежал и догнал её, заглянул под надвинутый платок- уламу:
– Аконя, цэ ти?
Айкони не ответила и даже не взглянула на Григория Ильича. Лицо у неё было усталое, отрешённое и заплаканное.
– Аконюшка, цэ же я, Григорий! – радостно повторил Новицкий.
Он не знал, что Айкони ходила в Бухарскую слободу к Ходже Касыму. Касым через день бил Хомани, и Айкони чувствовала её боль. Она хотела увидеть сестру, расспросить, понять, но старый слуга Суфьян прогнал её.
– Що з тобою, Аконюшка? – тревожно спросил Новицкий.
Айкони всё равно не ответила.
– Що сталыся с тэбе? – допытывался Новицкий, страдая от её молчания. – Скрывдили поганы люди? Бида яка? Ти скажи мэни, я допоможу!
Пробиваясь сквозь метель, они вдвоём пересекали пустую и просторную Троицкую площадь, и Новицкий суетливо бежал рядом с Айкони, увязая в сугробах. По площади, крутясь, волочились снежные вихри. В окнах церкви дрожал багровый огонь свечей. В бурном ночном небе лемеховые луковки храма казались призрачными белыми шарами – их омывали потоки вьюги.
– Замэрзла? – Новицкий прижимал к голове треуголку и прикрывал лицо краем ворота. – Цэрква, Аконя… Давай я тэбе завэду! Обыгрэешьси!..
Он робко взял Айкони за локоть и попытался остановить.
– Нэ трэба хрэстытися, ридна моя, – умоляюще пояснил он. – Просто побудэмо пид ыконами, сама побачишь, и на душеньке твоэй полехчаэ!..
Айкони наконец остановилась и решительно повернулась к Новицкому. На щеках её блестел лёд. Она указала на Григория Ильича пальцем:
– Ты! Любить! Айкони! – звонко сказала она.
Григорий Ильич послушно кивнул. Айкони указала пальцем на себя:
– Айкони! Тебя! Любить! Нет! Нет! Уходи со своим богом!
Глава 8
«Ино ещё»
Авдоний догадывался: братья, которым сейчас полегче, скорее всего, умрут уже к весне. А полегче было тем, кто работал возле костров. В канаве, заполненной дымом и горячим паром, работников окутывал нездоровый, лихорадочный жар. Со стен текло, с бород капало, под мокрыми ногами хлюпала полужидкая стылая грязь, гнилые рубахи липли к телу. Землекопы ковыряли размякший суглинок кайлами и мотыгами и время от времени, сырые, выбирались повыше подышать свежим холодом. Это их и убьёт.
К кострам Авдоний определял тех братьев, в чьей стойкости сомневался. Вот брат Аммос, или Урия, или Саул, или Иефер, – они надеются, что отец Авдоний выведет их из тобольского узилища на какие-то благодатные нивы, где они будут жить в праведных трудах и душевном ликовании, оставив в прошлом все невзгоды и гонения. Эти братья дрогнут, увидев грозный Корабль. Дрогнут сами и смутят других. Что ж, ежели они не понимают смысла своего борения, пускай лучше упокоятся в этом рву на Воеводском дворе. Авдоний по памяти сам себе пересказывал ту страницу из «Жития» Аввакума, где протопоп с женой, покинув Нерчинск, тащится по льду то ли Уды, то ли Селенги, то ли через сам святой Байкал: «Протопопица бедная идёт-идёт, да и повалится. “Доколе же мука сия будет?” – “До самыя до смерти, Марковна!” – “Добро, Петрович, ино ещё побредём…”»
Караульные не торопили раскольников. Копошатся – и бог с ними; сколько сделают – столько сделают. Зима длинная, всё успеют. Раскольники с носилками-волокушами, полными земли, по мосткам выходили из дымного рва, выпрастывали носилки под откос горы и уходили обратно в дым, как рваные черти в пекло, только позвякивали цепи, волочащиеся за кандалами.
– Тяжко мне, Авдоний, – тихо сказал брат Мисаил.
Они с пустыми волокушами спускались в ров по мосткам.
– Терпи, терпи, Мисаиле, я и не такое вынес, – ответил Авдоний с тайной гордостью за свои муки. – После Сельги меня шелепами били: один удар – одно ребро. Потом с Петровной повенчали…
– С какой Петровной?
– С Дыбой Петровной. Семь раз поднимали и трясли над огнём, а я только благодарил мучителей своих. А когда мне глаз выжгли, я рай увидел. После всего того разве ж мог я от древлего благочестия отступиться? Меня в яму кинули помирать, а я сросся. И сейчас бога славлю.
Авдоний и Мисаил остановились в дыму возле брата Геласия, который вилами-бармаками подгребал бурые комья земли. Геласий не спеша загрузил волокушу Мисаила, и Мисаил сутуло осел под тяжестью ноши.
– Господи, спину выламывает, – простонал он и потянул носилки.
Геласий загрузил волокушу Авдония.
– Спасай тебя Христос, брат Геласий, – сгибаясь, сказал Авдоний.
– И тебя храни бог, отец.
От Софийского двора ко рву подъехал всадник – сотник Емельян. Караульные, что лениво сидели на брёвнах у большого костра, обеспокоенно заворочались, оглядываясь, сдвигали с глаз косматые шапки.
– Эй, ендовочники, подымайте зады, – с седла окликнул Емельян. – Раскольников велено гнать в подклет. К ним владыка на увещеванье идёт.
Раскольники жили в подвале недостроенной столпной церкви. Земляной пол здесь был уже затоптан и замусорен углями, щепой и соломой, а низкие кирпичные своды закоптились от ночных костров. Подвал пропитался тяжёлым духом угара, глины и немытых человеческих тел, но здесь всё равно было лучше, чем в каземате Архиерейского дома.
