Рафаэль Сабатини - Маркиз де Карабас
— Значит, вы имели наглость переписываться с моей кузиной?
— Если желаете, мою наглость мы обсудим позднее. А сперва выслушайте новость, с которой я пришел. Она касается вашей матушки.
Они были вдвоем в библиотеке, уже служившей подмостками для нескольких роковых сцен; теперь комнату покрывала пыль, везде царил беспорядок, внесенный за последние недели чуждыми ее стенам обитателями. Обломки мраморных бюстов, несколько дней назад сброшенных с пьедесталов, валялись там, где упали, обюссонский ковер был испещрен грязными следами. Сломанное кресло времен Людовика XV золоченого дерева с парчовой обивкой опрокинулось на бок. Книги, снятые эмигрантами с полок скуки ради, лежали там, куда их забросили небрежные читатели. Вся комната являла собой олицетворение нравственного состояния людей, ее создавших. Ее некогда изящное, уточненное величие не устояло перед развращающей силой ударов судьбы.
Облик самого господина де Шеньера тоже претерпел сходные перемены. Растрепанный, неряшливо одетый, в расстегнутом желтом шелковом жилете, залитом вином, с засаленным, измятым шейным платком, этот крупный, смуглый мужчина являл собой картину полного распада.
Он облокотился о большой письменный стол, и его налитые кровью злобные глаза уставились на стоящего перед ним стройного, подтянутого человека.
— Какое отношение вы имеете к моей матери?
— Никакого. Но вы, полагаю, имеете к ней некоторое отношение, — Кантэн вкратце, чтобы поскорее уйти, передал ему полученные известия.
Выражение облегчения, мелькнувшее было в глаза Констана, тут же сменилось ухмылкой.
— Значит, мы пали настолько низко, что обязаны жизнью проститутке.
— Безопасность вашей матушки должна быть для вас важнее, чем средства, которыми она достигнута.
— Ах! Вы еще будете учить меня? — густые черные брови зловеще поползли вверх. — Вы даже не понимаете, насколько вы самонадеянны. Ну, да ладно. Я признателен вам, сударь, за новости, хотя многое в них мне не по вкусу.
Кантэн улыбнулся.
— Во мне вам тоже многое не по вкусу, а посему вы испытаете облегчение, узнав, что вечером я уезжаю из Кэтлегона.
Глаза Констана расширились от удивления, потом зажглись злорадством.
— С чьего разрешения, сударь?
— Разрешения? Разве оно все еще необходимо?
— Вы, кажется, делаете вид, будто забыли, что здесь командую я?
Вопрос не удивил Кантэна. Последние дни Констан часто разражался тирадами по поводу своей власти и тем упорнее настаивал на ней, чем эфемерней она становилась.
— В конце концов, это становится утомительным, — спокойно проговорил Кантэн. — Кем вы командуете? Горсткой беженцев?
— Вы слишком дерзки, но это вам не поможет.
Не видя смысла продолжать разговор, Кантэн пожал плечами, повернулся и пошел к двери. Но Констан, словно преследуя ускользающую добычу, бросился за ним. Он догнал Кантэна, когда тот уже переступил порог и схватил его плечо.
В дальнем конце вестибюля прохаживалось несколько офицеров, трое или четверо выздоравливающих расположились на скамье у входной двери.
— Напоминаю вам, — орал Констан, — что несоблюдение субординации — преступление для солдата.
— В самом деле? — с иронией спросил Кантэн. — Я и не подозревал, что вы об этом догадываетесь. Не пора ли стать благоразумнее? — он скинул руку Констана со своего плеча. — Обломки того, что было некогда армией, разваливаются на глазах. Армии больше не существует. Уже прозвучал клич «Спасайся, кто может!», так что делать вид, будто осталась какая-то там власть, пустое занятие.
— Вы скоро увидите, что это далеко не пустое занятие. Я не потерплю ни дезертирства, ни неповиновения старшему по званию.
— Изволите смеяться.
— Черт возьми! Или я должен приказать арестовать вас, чтобы доказать, что я вполне серьезен?
Несколько мгновений Кантэн молча выдерживал исполненный злобой взгляд Констана.
— Будьте откровенны со мной. Зачем вы ломаете комедию?
— Скоро вы увидите, что это вовсе не комедия. Самозванец! Бастард!
Кантэн, который всегда гордился своим умением сохранять спокойствие при любых провокациях, на долю секунды потерял самообладание. Но за эту долю секунды произошло непоправимое. В слепом порыве он нанес Констану пощечину такой силы, что тот от неожиданности потерял равновесие и растянулся на полу.
Бледный как мел Кантэн стоял над ним и улыбался.
— Жаль, что так поздно, — сказал он. — Я сдерживался с тех пор, как впервые встретился с вами, господин де Шеньер. Но теперь, когда это случилось, нам придется смириться с тем, чего уже нельзя изменить.
Он не обратил внимания на быстро приближающиеся шаги у себя за спиной, — встревоженные офицеры спешили к ним из дальнего конца вестибюля.
— Да, — прорычал Констан, приходя в себя после удара. — Вам действительно придется с этим смириться. — Он поднялся на ноги. На его лице виднелся кровоподтек, глаза горели злостью и торжеством, не оставлявшем Кантэну ни малейшего сомнения в том, что сейчас последует. Констан обратился к офицерам: — Господа, вы прибыли как нельзя более кстати. Господин де Ла Марш, будьте любезны арестовать господина де Морле.
Де Ла Марш не питал к Кантэну особой симпатии и сразу повиновался.
— Вашу шпагу, сударь.
Кантэн отступил на шаг, и его лицо тут же стало непроницаемым.
— Арестовать, меня? — он рассмеялся. — Что за фантазии. Моя ссора с господином де Шеньером сугубо личного характера и к тому же довольно давняя.
— Личного характера? — над глазами горящими торжеством, поднялись густые брови. — Я был бы рад, если бы это было именно так. Но это означало бы конец всякой дисциплине. Вы не можете не знать, какие последствия ждут того, кто ударил старшего по званию офицера. В свидетелях нет недостатка. Поэтому это дело не займет у нас много времени.
Рука Кантэна инстинктивно потянулась к шпаге. В тот же миг Ла Марш и офицер по имени дю Крессоль схватили его. Кантэн почувствовал на себе крепкие руки и не стал тратить силы в бессмысленной борьбе. Пока эти двое не выпускали его, третий расстегнул ему пояс и снял его вместе со шпагой.
— Долго сдерживались, говорите, — вкрадчиво проговорил Констан. — Я тоже, но я знал, что рано или поздно, ваша наглость превзойдет себя.
— И, — добавил Кантэн, — с маской труса, который через подручных добивается удовлетворения собственной ненависти.
Констан пропустил упрек мимо ушей.
— Если вы пойдете со мной, господа, мы быстро с этим покончим.
Он повернулся, снова вошел в библиотеку и медленно направился к письменному столу. Остальные, окружив Кантэна, последовали за ним. Всего их было шестеро, не считая Констана: Ла Уссэ, Ла Марш, Дюмануар, майор де Месонор, Герниссак и субалтерн, совсем еще юноша.
