Юрий Никитин - Золотая шпага
Он разжал загнутые пальцы и поклонился в сторону плотного человека в партикулярном платье, который наблюдал за их спором.
– Николай Иванович в своем журнале «Сын Отечества» проповедовал священную войну против Наполеона и всего французского…
– И сейчас проповедую, – согласился Греч. – Я против всего, что не является русским.
За его спиной поднялся загорелый человек в форме морского офицера, вопросительно взглянул на Засядько:
– Может быть, мне лучше уйти, Александр Дмитриевич?
– Подождите, Отто Евстафьевич, – остановил его Засядько. – Я полагаю, что Николай Иванович разъяснит свои взгляды или извинится…
Греч всплеснул руками:
– Помилуйте, я вовсе не имел вас в виду, когда говорил об иностранцах! Господи, да всякий знает, что ваш руководитель Крузенштерн – первый русский мореплаватель, совершивший кругосветную экспедицию. Повторяю: русский. И вы, Коцебу, уже вошли в анналы морской истории как русский мореплаватель! Так что, пожалуйста, не принимайте на свой счет мои выпады… А если вам и показалось, что я задел вас, покорно прошу извинить. Всему виной мой несносный характер: вечно перегибаю палку!
Засядько подошел к окну, отдернул штору. Солнце выглянуло из-за туч, обласкало город золотыми лучами. Насупившиеся спорщики невольно залюбовались панорамой Санкт-Петербурга, этой Северной Пальмиры. Все поняли, на что хотел указать генерал. Город быстро строится, но строится опять же при участии французов и итальянцев. Монферран принялся за постройку величественного, роскошного Исаакиевского собора. Тома де Томон строил здание Биржи, Росси – новый Михайловский замок…
– Учиться не зазорно тому, чему стоит учиться, – нарушил молчание Засядько. – Только всегда ли учимся тому, чему надобно? Сейчас все говорят по-французски, лишь в деревнях еще слышен русский язык… а я застал время, когда говорили только на немецком!
Он видел посерьезневшие глаза. Время, о котором говорил, было не в какие-то отдаленные эпохи. Отцы и матери собравшихся и сейчас знают немецкий лучше родного. И лучше новомодного французского. Немецкий вошел в обиход еще при Петре, а при последующих правителях усилиями Бирона вытеснил с императорского двора, а затем и вовсе из столицы русскую речь. Как сейчас все говорят на французском, так все говорили на немецком…
– Ну, изгоним мы французскую речь, – сказал Засядько, – ну и что? Придет другая напасть. Третий язык Европы – британский. Мы еще на англицком не говорили.
– Англия далеко! – воскликнул Греч.
– Но товары ее на наших рынках, – напомнил Засядько. – Война началась из-за чего? Бонапарт пытался перекрыть пути доставки ее товаров по Европе. Континентальная блокада! Россия отказалась, Бонапарт и двинул войска…
Греч задумался, пошевелил губами:
– Высший свет России, говорящий по-аглицки? Нет, это вовсе нонсенс.
– Если бы… – покачал головой Засядько. Он посерьезнел, глаза стали грустными. – Еще как заговорит! Мода есть мода, ей подчиняются охотнее, чем законам, родителям, церкви, даже естественным потребностям… Если только в моду не ввести употребление русского языка.
Греч внезапно спросил в упор:
– А вы, Александр Дмитриевич? Страна, в ее лучшей просвещенной части, раскололась. На франкоманов и франкофобов. А вы… видите вовсе третий путь?
Засядько признался:
– Третий путь труднее. Бороться за или против всегда легче. Я – националист. Русский националист. Что означает сие слово? Это значит, что я не возлагаю всю тяжесть цивилизации ни на Францию, ни на Англию, ни на какую другую страну. Мы все делаем общее дело: строим просвещенный мир. И Россия обязана – слышите, обязана! – внести свой вклад. А если же она примет французский язык, то тем самым сядет Франции на шею и скажет: вези! Вноси и за меня лепту в общую сокровищницу. Понимаете? Я всегда работал каторжно. И я хочу, чтобы Россия принесла что-то свое ценное, добытое ею, и положила на алтарь человечества. Нечего прятаться за спинами Германии или Франции! По моему глубокому убеждению, любой человек, который начинает у себя на родине принимать язык и манеры другого народа, просто трус и лодырь. Да-да, трус и лодырь! Трус, потому что страшится ответственности, пусть-де за меня отвечает Франция, а лодырь потому, что пристраивается к чужому пирогу, не желая выращивать свой хлеб. Ну а так как Русь – страна непуганых лодырей, то нам еще придется до-о-о-олго трудиться, чтобы доказать простую истину: дабы нас Франция и другие страны уважали, нам надобно говорить на своем языке, нести свою ношу, вкладывать свой камень на стройке общего Храма рода людского!
Долгое молчание было ответом. И невеселое, ибо генерал, отметая легкие и такие понятные пути, указывал на куда более трудную дорогу. А так бы просто: искорени немецкость или французскость – а русскость расцветет сама собой! Увы, чтобы расцвела, ее надо растить, удобрять, заботиться… А это потруднее, чем перевешать всех немцев или французов в России.
Засядько оглядел потемневшие лица, неожиданно предложил:
– Лучше потешьте меня стихами! Ведь вы почти все стали писателями, поэтами и музыкантами. Один я никак не вырвусь из стихии огня и железа…
ГЛАВА 36
Это было немыслимо, но он справлялся со всеми должностями. И справлялся блестяще. К тому же он урывал время и для учебной бригады. Учредил специальные классы ракетчиков и частенько гонял учащихся на практические занятия, приводя в ужас служителей полигона.
Его бригада состояла из двух батарейных и одной легкой роты. Первые были из вольноопределяющихся, лишь во второй служили кантонисты. С вольноопределяющимися работать было легко, они охотно занимались новым делом. Засядько писал Александру I: «В бригаде во всех ротах давно уже учреждены классы и все идет довольно хорошо». Михаил, в свою очередь, требовал письменных донесений. И так до предела загруженный работой, Засядько скрепя сердце садился писать ничего не значащие бумаги: «Государь император удостоил сказать мне, что я подарил его ротою. Я в первый раз ее вижу, он изволил сказать, люди хорошо поставлены, хорошо обучены, маршируют и равняются очень хорошо. Я доволен».
И тут же забрал роту. Сказал, что она настолько хороша, что есть смысл ее использовать на парадах. А взамен ему прислали такое… такое, что Засядько едва не схватился за голову. Похоже, эти вовсе не смогут отличить правую ногу от левой. Придется, как рассказывают ветераны, привязывать к одной ноге пучок сена, к другой солому, а затем командовать: «Сено!», «Солома!»
Он вздохнул:
– Ладно, ребята. Я из вас сделаю солдат! Но начать придется с нуля. Встаньте в ровную линию… нет-нет, подравняйтесь… Когда я скажу: раз-два-три, вы начинаете маршировать вперед… Поняли? При слове «три»! Я считаю до трех, после чего вы начинаете двигаться вперед. Запомнили?
