Богдан Сушинский - Саблями крещенные
— Но, советуя это, — словно бы вычитал его мысли Владислав IV, — я помню, что вы все же византиец, точнее, грек. И мне вовсе не хочется, чтобы ваша дружба с Хмельницким на самом деле перешла в дружбу Карла X с запорожским казачеством, что в Польше было бы воспринято слишком болезненно.
Оливеберг немного помедлил с ответом. Не мог же он признаться, что в связях с полковником Хмельницким видит ростки именно такой дружбы шведской короны с Запорожской Сечью, которая конечно же приобрела бы антипольский характер.
— Позвольте заверить, Ваше Величество, что и в этом случае я постараюсь остаться дипломатом.
35
Через час после беседы с полковником, д’Эстиньо отправился в городок. На борт он не возвращался почти до вечера, словно не понимал, что для его пленника не только часы, минуты кажутся вечностью. Единственное, что немного утешало Гяура, что в это время он смог основательно побеседовать с Корхелем.
Янык уже собирался было отказаться от должности кока, слишком уж не любил это занятие, однако не далее как вчера князь отговорил его. Корхель сам приносил ему еду, а это позволяло хоть немного пообщаться, пусть даже в присутствии солдат, которые все еще оставались на корабле и, судя по всему, будут зачислены в состав команды. Во всяком случае, д’Эстиньо до сих пор полагался на них куда больше, чем на моряков, которым по-прежнему не доверял охрану полковника.
В этот раз беседу завязал сам Корхель.
— Скоро вы уже окажетесь на свободе, — объявил он с грустью, словно речь шла о списываемом на берег товарище по команде.
— Это будет зависеть от того, как скоро мне удастся убежать отсюда.
— Зачем? — расширились глаза Яныка. — Убегать отсюда — значит погибнуть. Я сам слышал, как лейтенант, ну, теперь уже капитан, приказал: «При попытке к бегству — стрелять». Он не желает погубить свою карьеру из-за вашего бегства.
— Д’Эстиньо и не скрывает этого. Послушай, а что расположено под моей каютой?
— Пробиться через палубу вниз, а уже оттуда?… Там небольшой отсек трюма. Рядом — каюта, в которой раньше жили штурман и шкипер корабля. Пока что она пустует, наверное, до полного набора команды.
— Что ж ты до сих пор молчал? Попытайся пройти туда, прощупай доски и постучи мне. Корабль далеко не новый, уже встречаются основательно подгнившие доски.
Слушая полковника, Корхель смотрел на него с нескрываемым страхом.
«А ведь он скорее выдаст меня, чем решится подрезать одну из досок или хоть как-то помочь», — понял Гяур.
И был удивлен, когда услышал:
— Хорошо, я спущусь туда, пока не вернулся капитан. Ощупаю доски и постучу в ту, которая окажется наиболее слабой. Если меня застукают, скажу, что проверял, чтобы не допустить побега. Из каюты шкипера можно бежать через окно, которое выходит на правый борт. Тихо, вплавь… Лодки вам все равно не раздобыть.
Забрав миску, Корхель ушел. Уже через несколько минут план, который они с коком составили, показался Гяуру слишком простым и несбыточным, но все же это была хоть какая-то идея побега. Гяур тотчас же принялся тщательно прощупывать каждую доску. Раньше он тоже помышлял о побеге, но всякий раз испытывал на прочность стены каюты, ее крышу, отлично понимая при этом, что бежать через пролом в стенке или крыше, когда днем тебя охраняет один, а ночью — двое часовых, совершенно невозможно.
Каюту полковника обыскивали уже трижды. К счастью, осколок лезвия палаша, который он спрятал в щели между досками в стенке и законопатил, солдаты так и не обнаружили. Теперь это орудие конечно же могло пригодиться. Впрочем, он надеялся, что Корхель расщедрится и на нож. Но об этом следовало поговорить с ним отдельно.
Весь остаток дня, стараясь не шуметь, Гяур подрезал широкую доску, которая слегка прогибалась, а потому показалась самой тонкой и слабой. Работа выдалась каторжной, тем не менее это было хоть какое-то занятие. Обвязав часть лезвия тряпицей и паклей, он превратил его в рукоять. А силы и злобы ему хватало настолько, чтобы не прерывать свою работу ни на минуту.
— Эй, вы, — услышал он под вечер окрик часового, обращавшегося к солдатам, игравшим на баке в карты, — займитесь делом! Возвращается капитан!
— Наконец-то, — вырвалось у Гяура. Он быстро спрятал свое орудие и прильнул к окошку.
Но именно тогда он вдруг услышал негромкий стук в пол. Не оставалось сомнения, что это подавал знак Корхель. Еще больше обрадовало Гяура, что удары приходились на ту доску, которую он только что старательно подрезал.
Гяур тотчас же постучал в ответ, давая Яныку понять, что старания его не напрасны.
36
Встреча с графиней де Ляфер повергла капитана д’Эстиньо в смятение. Он по-разному представлял себе тот трудный разговор, к которому обязывало его слово, данное полковнику Гяуру. Но то, что произошло на самом деле, оказалось далеко за рамками всякого представления о подобных переговорах с дамами из высшего света.
— Так это вы тот самый лейтенант, который ночью по-бандитски напал на беззащитную деревушку и схватил раненого полковника князя Гяура? — улыбка графини была сродни оскалу кобры. Ее прекрасное личико буквально исказилось гримасой льстивого презрения и ненависти, которую даже при самой доброжелательной фантазии трудно было признать хотя бы некоим подобием настоящей, искренней женской улыбки.
— В общем-то, да, мадам, — растерянно признал капитан «Альмансора».
Только теперь д’Эстиньо понял, в чем заключалась вся многотрудность его положения. Графиня достаточно хорошо была осведомлена о том, что сам капитан совершенно упустил из виду — что именно он пленил полковника. И что произошло это, увы, не на поле брани.
— Так зачем же вы, «храбрейший из храбрых», искали меня? Чтобы поразить своей рыцарской доблестью?
Графиня пришла туда, куда д’Эстиньо пригласил ее — в небольшую таверну, неподалеку от казармы офицеров местного гарнизона. Но сейчас в ней, за дальним столиком, сидело лишь двое основательно подвыпивших рыбаков. Да еще какой-то сержант усиленно предлагал свои услуги тощей, по-мужски безгрудой служанке, хихикавшей так, что от одного только ее хихиканья могло пропасть всякое желание заигрывать не то что с ней, а даже с фрейлиной французской королевы.
— Вы неверно истолковали мое желание видеть вас.
— Ваше желание, мой досточтимый кабальеро, меня интересует еще меньше, чем ваши достоинства. Вы можете это принять на веру или же вам нужны какие-то веские доказательства? Не стесняйтесь, говорите. За доказательствами у меня дело не станет. Тут уж вы можете поверить мне больше, чем пророку Исайе.
