М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо
Простодушный патриарх не понял шутки:
— Если болят уши, три утра подряд, натощак, плюнь через порог, вставив большой палец между зубами…
— Плюйся сам. А меня от твоих слов уже лихорадка трясти начинает.
— Лихорадка? Бросайся в одежде в воду — выздоровеешь.
Хадыжа обратилась к Кургоко:
— Послушай меня, князь. Я знаю больше, чем другие люди, хотя я не колдунья и не какая-нибудь жештео. Почти все из того, что я знаю, — свойства разных трав и особенности людских хворей — доступно любому человеку, но некоторые тайны, даже касающиеся тебя, Кургоко-пши, умрут вместе со мной. Ох, что-то не то я говорю. Поосторожнее мне бы надо… Так вот слушай: панцирь, конечно, украл один из шогенуковских прихвостней. В этом можешь нисколько не сомневаться. Я все сказала.
— Я думаю, эта старая женщина говорит правильно, — сказал Тузаров.
— Я тоже так думаю, но откуда она знает? — ответил Кургоко.
— Я людей знаю! — заявила Хадыжа.
— Уверен — она права, — с еще большей настойчивостью повторил Канболет.
— Нет, теперь послушайте меня, — встрепенулся Карабин-Кара.
Хвала богам, я уже наслушалась, замахала руками Хадыжа. Ты мне столько дал советов, что и я должна подарить тебе хоть парочку своих. Первое: пей отвар корня андыза[164]. Он помогает от поноса, а тебя спасет от недержания слов. И второе: не сей проса на голых скалах. — Бойкая старуха, приветливо улыбнувшись Кубати и смерив остальных мужчин чуть презрительным взглядом, гордо удалилась.
Тузаров и Хатажуков с недоумением переглянулись и тут же, чтобы не расхохотаться, отвели взоры.
В это время дождь хлынул по-настоящему, пришлось поспешить в дом. Да и пора было начинать основное праздничное застолье.
* * *Хатажуковы медленно миновали поле, на котором заканчивалась жатва, и так же не спеша продолжали ехать в сторону коаже, откуда подул ветерок и донес приятный запах вареной тыквы: сейчас почти во всех семьях хозяйки заготавливали впрок это излюбленное в народе кушанье.
В воздухе вокруг лошадиных морд вились слепни и мухи, но не отваживались садиться на животных, чьи шкуры были протерты уксусным настоем из листьев и зеленой кожуры грецких орехов. Гнедой конь Хатажукова-старшего словно почувствовал, что его задумавшийся хозяин сейчас далек и от этой дороги, и от этого луга, покрывшегося бесподобно густой и сочной отавой, и потому смело свернул на травянистую поляну и там остановился. Его примеру последовал и конь Кубати. Оба Хатажуковы отпустили поводья, не стали мешать своим четвероногим друзьям.
— Не тоскливо тебе в отчем доме? — неожиданно спросил Кургоко, не глядя на сына.
Кубати слегка растерялся, но ответил быстро:
— Нет, мне хорошо.
— А не слишком ли спокойно?
— Надо уметь ценить и спокойствие.
Кургоко испытующе посмотрел на юношу:
— Правильно говоришь. Но ты еще сам не знаешь, насколько — он сделал ударение на слово «насколько» — это правильно, хотя на твою долю тревог досталось немало. А скоро нам всем достанется…
— Я об этом догадываюсь, — осмелился заявить Кубати.
Хатажуков не обратил внимания на то, что юноша высказался, когда его не спрашивали.
— В твоем возрасте обычно не задумываются о будущих опасностях, а пережитые забывают на следующее утро. Так о чем же ты все время размышляешь, почему вид у тебя либо сосредоточенный, либо рассеянный? Не замешано ли здесь некое существо, перед которым всякое оружие, а подчас мужская отвага бессильны?
Кубати побледнел, в горле у него что-то застряло, дышать стало тяжело.
— Я… я нё совсем пони…
— Понимаешь! — уверенно возразил Кургоко. — Завелась, наверно, на том берегу Шеджема юная Адиюх[165] с глазами, как у телки? — князь вдруг вспомнил личико Саны, удивился про себя и почему-то встревожился, будто ему сообщили неприятную весть.
Меньше всего хотелось бы сейчас Кубати говорить на эту тему. Он благоразумно откладывал объяснение с отцом на то время, когда закончится битва с татарами. Еще неизвестно, что произойдет во время сражения и какие будут последствия войны. Юноша напрягал свой изворотливый ум, но никак не находил нужного ответа — ведь лгать ему тоже не хотелось, как не хотелось и откровенничать.
Спас положение неизвестный всадник, нещадно погонявший измученного коня и, по-видимому, спешивший как можно скорее встретиться с Хатажуковым-старшим.
— Мне сказали, что князь Кургоко с сыном прогуливают коней в этой стороне — и я сразу сюда! — хрипло выкрикнул всадник вместо приветствия.
Он говорил по-кабардински с заметным татарским акцентом, да и по лицу в нем сразу же можно было узнать татарина. Но Кубати узнал в нем еще и старого знакомца Халелия, хотя тот и виду не подал, что они встречаются не впервые.
Юноша тоже остался невозмутимым: вспомнил, что их с Канболетом крымский приятель придерживается очень мудрого правила: не выскакивать без нужды со своими познаниями, особенно если имеешь дело с сильными мира сего.
Много лег не видел Хатажуков бывшего своего конюха, но память не подвела князя.
— Каким добрым ветром тебя занесло в наши края, Халелий? Кургоко улыбался с добродушным спокойствием, но почувствовал, будто чья-то мягкая тяжелая лапа наступила ему на сердце.
— Не добрый ветер, Кургоко-паша, не добрый, а злой ветер! — Халелий горестно покачал головой. — Каплан-Гирей уже на кавказском берегу.
— Когда выступает войско? — деловито осведомился князь.
— Уже выступило. Движется, правда, медленно.
— Идут только крымцы?
— И крымцы, и большой отряд ногаев, и те татары, что осели на побережье. На этот раз они даже не опасаются шапсугов, убыхов и других ваших братьев. Во всем войске тридцать тысяч человек.
— Тридцать тысяч… — устало повторил Кургоко. — Похоже, они хотят раз и навсегда обескровить нас… Чтоб не было сил поднять голову…
— Да. Так хочет и турецкий султан.
— А ты, мой добрый Халелий, приехал предупредить… Почему?
— Это нехорошая война. Это не совсем война. Не спрашивай, Кургоко-паша…
— Хорошо. Куда же ты теперь?
— К балкарцам поеду. Подальше в горы. Там буду жить… — Халелий тяжело вздохнул.
— Возьмешь у меня с полсотни овец…
* * *В тот же день хатажуковские гонцы скакали по дорогам Кабарды, сообщая о назначенном князем-правителем месте немедленного сбора всех, кто считает себя адыгом и способен владеть оружием.
К неописуемой радости Кубати, отец послал его к аталыку — пусть соберет людей, сколько может, и заедет по пути за Казаноковым. Вдогонку князь крикнул:
