Игорь Болгарин - Миссия в Париже
Давно уже обвалились и рухнули пещеры, и как память о себе они оставили разбросанные по монастырской территории ямки и ямы. По словам Ивана, это были хорошие укрытия при их былой игре в прятки.
Командиры глядели на Иванов рисунок, слушали рассказы о его мальчишеских играх, о монахах и старцах, об отшельниках, которые и поныне еще живут в своих скитах и пещерах на побережье Днепра, и одновременно мысленно намечали путь к этим гайдамацким ямам: в них можно будет спрятать людей и пулеметы. Разбивали на секторы обстрела монастырское подворье так, чтобы беляки не смогли из него никуда выскочить. Уточняли какие-то детали, спорили. Понимали, что в конечном счете все будет не совсем так, как они намечают, или даже совсем не так. Но, зная все, что рассказал им Иван, будут легче и увереннее ориентироваться на местности и в нужную минуту смогут вносить на протяжении боя необходимые коррективы.
Во время этого импровизированного совещания Кольцов убедился, может быть, в самом главном: и Бузыкин и Калоша были людьми, повидавшими в этой жизни и горького, и соленого, воевали и с Деникиным, и с Петлюрой, и с махновским атаманом Володиным – и хорошо знали цену грамотной и тщательной разработке будущей операции. Особенно в их нынешнем положении, когда рассчитывать надо не на силу, а только на внезапность и хитрость. Любая неосторожность, ошибка – и все! За полчаса боя все они останутся лежать под оградой монастырского подворья.
Чоновцев разбили на десятки. Решили, что руководить ими будут все же свои: кременчугские и чигиринские. В некоторые десятки для укрепления назначили по одному чекисту. Они наделялись в критической ситуации большими правами, вплоть до принятия командования на себя.
Понимая, что поддерживать взаимодействие в таком круговом бою будет почти невозможно, обязали в каждой десятке выделить по человеку, чтобы он следил за соседями. Если понадобится, десятки должны будут приходить друг другу на помощь.
Обговорили, казалось бы, все.
К вечеру тронулись. Чуть за полночь должны были остановиться неподалеку от Матронинского монастыря, в ущелье Холодный Яр.
Но уже с первых верст поняли, что скрытно подойти им к монастырю не удастся. Скрипели несмазанные колеса телег, пофыркивали, а иногда и ржали, оглашая окрестности, лошади, да и топот сотни сапог и ботинок гулко отдавался в молчаливом лесу. Кто-то увидит, кто-то услышит. К полуночи о их отряде уже будет известно в монастыре.
Сделали короткую остановку. Посовещались. Идти по лесу ночью не следовало. Треск сучьев, шуршание сухой листвы, фырканье лошадей и тревожные крики разбуженных птиц выдадут их.
Кто-то из чигиринских чоновцев вспомнил о старой дороге до Чулаковского карьера. Камень там уже давно не брали, но дорога, которая сейчас вела в никуда, существовала. Правда, чтобы подобраться к Матронинскому монастырю, придется сделать крюк в несколько лишних верст. Идти к этой дороге все равно какое-то время придется по лесу.
Прикинули по времени: успевают.
Свернули в лес, пошли напрямик к Чулаковской дороге. Она протянулась где-то там, впереди, поперек их пути. Рано или поздно они должны были на нее выйти.
Тяжело груженные телеги время от времени увязали в песке, и тогда на помощь лошадям приходили чоновцы. Иногда обоз продирался сквозь густые заросли орешника, и освободившаяся от листьев лоза больно хлестала их по лицам.
Люди шли в такой густой темени, что могучие стволы деревьев едва угадывались, а кустарник и вовсе был невидим. Они шли почти на ощупь. Иногда, как слепые, вытягивали впереди себя руки, чтобы не наткнуться на неожиданно возникшее на их пути препятствие.
Когда из густой чащобы выбирались на поляну, глаза впереди себя могли хоть что-то рассмотреть. Идти становилось намного легче и веселее.
Но поляна кончалась, и снова они ныряли в лесную темень.
Примерно через час они выбрались на старую заброшенную дорогу. Когда-то она была засыпана мелким белым щебнем. Но со временем его вдавили в землю колеса груженных камнем фур, и редкие растения с трудом прорастали сквозь напичканную камнем землю. А те, которым повезло пробиться сквозь прочную корку, все равно, овеянные первыми морозцами, уже поникли к земле и тихо шелестели сухими ветками на зябком ветру.
Даже в густой ночной темени дорога хорошо угадывалась. Искупавшиеся в неглубоких лесных бочагах колеса телег перестали скрипеть, лошади ступали мягко. Они тихо брели, закрыв глаза, целиком доверившись своим чоновским поводырям.
Крепко за полночь стало распогоживаться. На небо высыпали тусклые звезды. Становилось светлее. Им это было совсем ни к чему: до Матронинского монастыря напрямик было всего около пяти верст, и уже где-то поблизости могли бродить врангелевские дозоры.
Сделали небольшой привал. К монастырю послали разведку. Пойти вызвался Иван Пятигорец и его товарищ Семен Соколенок. Семен был белорус, в Чигирине обосновался недавно: женился на местной красавице. Лес для него, прожившего большую часть своей короткой жизни в Беловежской пуще, был родным домом.
Разведчики переобулись, сменив ботинки на мягкие кожаные постолы, и вскоре бесшумно растворились в лесу.
Чоновские командиры и назначенные ими «десятники» собрались возле первой телеги, которой правил Петро Бобров. С задка его телеги на дорогу мрачно поглядывал рубчатый ствол «максима» и как бы придавал уверенность и спокойствие всему их отряду.
– Предложение такое: дождемся возвращения разведчиков и решим, как дальше жить, – сказал Кольцов. – Либо вступим в бой, либо уйдем в Чулаковские карьеры и там пересидим день. Ночью хорошо подготовимся, и на рассвете…
– А чего тянуть резину? – спросил кто-то из «десятников». – За день много чего может случиться. Кто-то нас увидит, белякам доложит. И уж, поверьте, они нас с того карьера живыми не выпустят.
– Все взвесим, – пообещал Кольцов и строго добавил: – У нас тут не боярская дума. Спорить не будем, хотя и выслушаем самые разные предложения. Принятому решению должны будут подчиниться все.
Глава десятая
Продираясь сквозь лесную чащобу и кустарник, Пятигорец и Соколенок вышли к высокой пологой горе. Это и был тот самый вал, который окружал Матронинский монастырь.
– А говорил: крутая, – тихо сказал Соколенок.
– И правда, мне казалась она круче, – удивленно сказал Пятигорец. – Мы детворой зимой на санках с нее спускались. Смертельно страшно было.
Постояли, прислушиваясь. Вокруг было тихо, лишь изредка на той стороне вала подавали свой голос совы.
Прячась за стволами деревьев, они бесшумно двинулись вдоль вала. Пятигорец уверенно шел впереди. Он вел Соколенка к туннелю, служившему воротами. Таких туннелей было два. В сущности, монастырь был как бы островом, и лишь эти два туннеля связывали его с остальным миром. В праздничные дни через них на территорию монастыря, в церковь, толпами проходили верующие. Мальчишки проникали в монастырь через вал.
