Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский
Он выложил на стол несколько монеток. Фролов, близоруко щурясь, сгреб монетки, рассмотрел их близко, покачал головой.
– Маловато, ваша милость! Яйца нынче в посту по гривеннику штука, говядина сырая тридцать пять копеек за фунт, да молоко в три гривенника за бутылку…
– И в самом деле! – смутился Ландсберг, поспешно выгребая из кармана остальную мелочь. Счел, положил на стол. – Вот, забирай, дядя, все! Купи полдюжины яиц, молока и говядины. Сделаем с тобой яишницу и славно поужинаем! А завтра меня на довольствие, полагаю, поставят – проживем!
– Так что сковороды у меня нету, ваша милость… Чтоб яишенку-то… Разве что у соседа одолжить?
– Одолжи, дядя! И перестань меня вашей милостью называть! Если угодно – Карл я. Карл Христофоров Ландсберг. Иди, дядя, живот с голоду подводит уже, право…
Поклонившись на всякий случай, хозяин вышел за дверь. Однако через малое время снова просунулся с испуганной физиономией:
– Так что, ваша милость, Карл Христофорыч, там у крыльца тарантас с конюхом дожидается…
– Ну и что? – зевнул Ландсберг. – Это за мной прислали. Рановато только что-то: я на стройку тоннельную съездить в ночь должен, поглядеть там – как своды крепить начали. Ты ступай, дядя, не томи!
Поужинав с хозяином, который упорно называл постояльца вашей милостью и мостился к столу, как не уговаривал его сотрапезник, на самом краешке колченогого табурета, Ландсберг узнал о жизни на острове много интересного. Коньком Фролова были цены на продукты и товары, растущая едва не с каждым днем дороговизна и каторжанские «шалости», от которых «смирным людишкам» в посту никакого покоя не было.
Изба Фролова о двух комнатках, одна из которых называлась кухней, была хоть и чистой, но совершенно пустой. Кроме корявой печи, сложенной самим хозяином, в кухне наличествовали длинная лавка и пристроенная у печи полка, на которой сиротлива стоял единственный предмет утвари – гнутый котелок.
– А куды мне еще, ваша милость? Кашу сварить хватит, и все. Чай? Дык кашу съем, котелок вытру, да и чайком побалуюсь. Воруют, ваша милость! Ташшат все, что в доме есть! И то сказать – когда из дома ухожу, котелок под крыльцом прячу, чтоб не уташшили, значит. Православный, а божьих образов, как изволите видеть, в избе нету – тоже упёрли, ваша милость.
Комната, где поселился Ландсберг, обилием меблировки тоже не выделялась. Кровать, стол да два табурета – вот и вся обстановка.
– На поселение я вышел три года назад, – продолжал меж тем рассказывать Фролов. – Два года с земляком избы себе ладили – иначе нельзя! Домообзаводства начальство требует! Покмест какой ни есть домишко не слепишь – не отпустют в Рассею, когда срок поселения выйдет. Вот и рвешь жилы, таскаешь на себе из тайги лесины… А на кой мне этот дом, ежели в нем ничего не оставишь? Тока отвернешься – сопрут! Тут в посту таких домообзаводств брошенных, без хозяев, воз и тележка!
Фролов судорожно вздохнул, помолчал, потом продолжил:
– А без избы, начальство говорит, никак нельзя! Бабу, опять же, не дадут… А без бабов ой как плохо! Ни огородишко наладить, ни по хозяйству присмотру нет. Я вот, ваша милость, и кровать-то сделал в расчете на бабу – тока не выдает мне никого смотритель. Просил хоть самую завалященькую – хоть косую, хромую, горбатую… Не дает! Потому как смотрителю за тую бабу поклониться денежкой надо – а откуда у меня? Заработать в посту никак невозможно! Вязанку-другую дров – и то господам чиновникам не продашь! Им бесплатно носют…
Ландсберг слушал, сонно кивая головой. Длинный день и сытный ужин настраивали на отдых. Однако отдохнуть нынче ему, пожалуй, не удастся: работы по укреплению сводов тоннеля должны были начаться сразу после его ревизии и продолжаться, по распоряжению князя, всю ночь – с тем, чтобы с утра следующего дня можно было детально осмотреть тоннель изнутри.
Часов, между тем, ни у хозяина, ни у Ландсберга не было. И о времени можно было только догадываться. Шаховской посулил появиться на стройке «часика этак через два после полуночи». Ничего не поделаешь, надо собираться, решил со вздохом Ландсберг.
Кучер тарантаса, дожидающегося Ландсберга, как и его квартирный хозяин, не знал, как держать себя с «начальством в каторжанской форменке». При появлении на крылечке Ландсберга он соскочил было с козел, потянулся снять шапку, однако передумал, и только почесал в растерянности голову.
– К тоннелю, на Жонкьер, любезный! – распорядился Ландсберг, залезая в тарантас.
У жерла тоннеля было многолюдно. Горели многочисленные факелы, воткнутые в расщелины между камнями и прямо в землю, мелькали фонари. Арестанты в халатах с полами, заткнутыми за пояс, таскали в тоннель стойки. Другая группа рабочих-каторжан ставила опоры, мостила поверх них доски. Охрипшие десятники с руганью поторапливали рабочих.
При виде подъехавшего тарантаса работы приостановились. Арестанты, еще не видя, кто приехал, побросали лесины и доски, поснимали шапки. Десятники и надзиратели подтянулись, поспешили навстречу с фонарями. Арестантское обличье визитера опять-таки произвело легкое замешательство. Кое-кто даже заглянул в тарантас – не скрывается ли начальство там? Каторжники начали переглядываться, тихо загомонили.
Ландсберг, не обращая внимания на суету и недоумение, быстро прошел к жерлу тоннеля, протянул руку к ближайшему десятнику – за факелом.
– Позвольте, – он взял факел и зашел в тоннель. – Ну-с, поглядим…
Свод был обихожен саженей на пятнадцать в глубину. И укреплен он был скверно. Ландсберг вздохнул: снова предстояло пренеприятнейшее, видимо, объяснение. Может, дождаться Шаховского, чтобы заручиться его поддержкой?
Выйдя наружу, он поискал глазами давешнего инженера, который присутствовал при дневном визите сюда Шаховского – как его там? – Семен Петрович, что ли? Не найдя, спросил у ближайшего десятника:
– А что господин инженер? Семен Петрович, кажется… Он тут?
– А ты хто таков будешь, человече? – грозно засопел десятник. – Хто таков? Откель взялся? Шапку не ломаешь, говоришь не по уставу… Из нового сплаву, никак? На «кобылу» захотел, прохвост? Порядку не знаешь?!
Кто-то дернул десятника за рукав, что-то зашептал в ухо. Ландсберг молчал, лишь стянул с головы шапку. Наконец, десятнику было втолковано, что чудной арестант, «не знающий порядку», отмечен вниманием самого князя, и птица, судя по всему, непростая.
– Его благородие инженер Давыденков с той стороны тоннеля, там работами руководит, – остывая, буркнул десятник. И, не удержавшись, спросил: – А тебе чаво от него надобно?
– Отчета о проделанной по укреплению тоннеля работе, – не удержался Ландсберг. – Здесь, к примеру, переделывать кое-что надо! Вот хотел указать…
Десятник, опять закипая, открыл было рот, однако ругань застряла у него в глотке: откуда-то из темноты
