Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский
* * *
Карцер, куда попал Карл фон Ландсберг после устроенной им расправы с убийцами Василия Печонкина, был самым страшным местом Литовского тюремного замка. Даже в коридоры карцерного полуподвала никогда не заглядывал луч солнца. Узкие окна, выходящие в Тюремный переулок, наполовину заложены кирпичом, а кусочки стекла, вмурованные в крохотные отверстия под самым потолком, были замазаны известью и так заросли грязью, что практически не пропускали света. Сами же карцеры представляли собой каменные мешки, сырые и вонючие. В них не было ни кроватей, ни нар, ни табуретов – наказанные пребыванием в карцере все время проводили на трухлявом обломке доски, служившем им и столом, и сиденьем. От тишины звенело в ушах: даже крысы, эти непременные спутники всех арестантов, избегали карцерного отделения. Вечную сырость здесь добавляла дезинфицирующая жидкость, кою тюремщики, не жалея, ведрами разливали в коридоре и самих камерах.
Свет в виде огарка свечи появлялся в камерах карцерного отделения дважды, во время коротких и скудных «завтраков» и «ужинов». Даже приставниками сюда назначали в виде наказания за промашки по службе.
Карцеров боялись и каторжане, прошедшие, казалось бы, огонь, воду и медные трубы. Утверждали, что даже неделя в карцере пагубно отражается на здоровье. А две-три недели здесь – верная чахотка и смерть. Ландсберг, получивший за нарушение режима содержания и драку трое суток карцера, мог считать себя счастливчиком.
Поэтому, заслышав отдаленные шаги и чьи-то голоса, он воспрял духом в надежде, что время его заточения в карцер закончилось. И вот загремел-заскрежетал наружный засов на двери, под ней замаячила полоска света. Наконец дверь распахнулась и в проеме появилась фигура человека со свечой в руке. Послышалась долгожданная команда: «Встать! Выходи!»
– Куда меня ведут? – уже в тюремном дворе, жмурясь от света, поинтересовался Карл.
– Куда надо! – приставник, получивший взыскание за недосмотр по поводу драки во время прогулки арестантов, был мрачен. – И теперь, господин арестант, вы своих пятнадцати лет каторги можете не опасаться! Не доживете!
– Отчего? Почему вы так считаете, господин начальник?
– Не разговаривать! – помолчав, приставник злорадно добавил: – Интересоваться изволите, отчего не доживете? Каторга своих не прощает, Ландсберг! Двух отпетых угробили! И здесь могут зарезать, и на этапе… А до Сахалина доедете – и там зарежут, попомните мое слово!
– Чему быть – того не миновать! – улыбнулся Ландсберг. – Зато я, господин начальник, высокую справедливость сотворил! Вам не понять, полагаю…
Ретроспектива-9
Путилин как раз заканчивал свой обычный ранний завтрак, когда кухарка с недовольным видом объявила, что за барином прибыл со срочным поручением человек. Путилин совершенно не удивился. Ну прибыл и прибыл. Ну человек и человек – при лошади, поди? Извозчик, стало быть… А поскольку извозчики, все больше лихачи, прибывали за Иваном Дмитриевичем регулярно, то и особых рассуждений очередной гонец не стоил.
По дороге к дверям Путилин подхватил котелок и трость с клинком в инкрустированном бамбуковом нутре, чмокнул в вихрастый затылок вертевшегося под ногами сынишку и легко сбежал по лестнице к парадной.
Лихач горячил рысака в «англицком штиле», и рванул с места тотчас же, как только Путилин оказался в экипаже. Тем не менее начальник Сыскной полиции тотчас же понял, что экипаж ему подан сегодня необычный. Об этом говорили и мягкие сиденья, и легкий запах французских духов, пропитавший здесь, казалось бы, все насквозь. Иван Дмитриевич покрутил носом: сей «лихач» был явно не из тех, кто дежурит близ Сыскного отделения на улице Офицерской! Недолго думая, Путилин без особых церемоний ткнул извозчика рукоятью трости в ватную спину с часами на поясе:
– Ты кто будешь, мил человек? Что-то я тебя раньше не видал.
– Prends garde! – весело заорал в ответ на французском языке извозчик, обращаясь к зазевавшейся на дороге даме и тут же, лихо сдернув цилиндр, обернулся к седоку. – Прощения просим, Иван Дмитрич! Не имел чести раньше знать вас в личность – вот, судьба и свела! Кличут меня Петром Магазинским. Могу изъясняться по-французски, по-немецки, латынь знаю, по-польски и румынски могу понять. Про вас, господин Путилин, много слышал, да вот возить ваше высокоблагородие доселе не доводилось. Да и не любит ваша милость быструю езду – я ведь, грешник, Большой Каменоостровский за две минуты с четвертью проскакиваю на спор, гм!
– Магазинский? – Путилин мгновенно припомнил рассказы про чудаковатого лихача, своеобразную петербургскую знаменитость. – Это который купчиков терпеть не может?
– Не люблю! Ей-ей, терпеть не могу – хотя и платить живоглоты готовы изрядно. Я уж лучше кассиров банковских покатаю…
– Гм! Я-то не кассир, любезный! И вообще – попридержи-ка! Ты что, не видишь, что люди едва из-под твоего рысака выскакивать успевают… Не на пожар, чай, гоним?
– Пожара, ваша милость, не предвидится! А гоню по привычке – иначе не могу-с! Да и жеребец, кормилец мой, пивка немецкого принял, как водится, теперь не остановишь!
Путилин насупился: нахалов он не любил. А Магазинский, несмотря на внешнюю почтительность к седоку, явно нахальничал. Его следовало немедленно осадить! Немедля – хотя Путилину, уважающему профессионализм во всех видах, делать это было, как говорится, «поперек». К тому же Магазинский, против обыкновения, не спешил докладывать о происшествии, на которое вез седока во всю конскую мочь.
Подумав, Путилин вновь ткнул «лихача» тростью в ватную спину:
– Останови. Повернись-ка физиономией ко мне! – негромко вроде приказал он. Но было в его голосе такое, что ослушаться Магазинский не посмел.
Заорав «тп-р-ру!», он с силой налег на вожжи, рысак возмущенно захрапел, но послушно причалил к тротуару, едва не задавив перепуганную чухонку-молочницу. Словно не заметив перепуганную бабенку, извозчик лихо соскочил с козел, шаркнул ногой и сдернул цилиндр: вот, мол, я тут, ваша милость! Чего изволите?
Однако под тяжелым взглядом Путилина нахальство извозчика быстро улетучилось. Поморгав, Магазинский с досадой хлопнул оземь шикарный свой цилиндр и чуть смущенно глянул в глаза седоку.
– Прощения просим, ваше высокоблагородие! – заговорил Магазинский. – Слышал я про вас – сурьезный, говорят, мужчина будете. Да вот лукавый попутал, да и на красненькую позарился – вот ведь грех-то какой! Не устоит, думаю, никакой генерал против моей, магазинской, езды. Эх!
– Куда везешь-то? Злодейство замыслил за «красненькую»?
– Боже упаси! Магазинский много грешен, но чтоб в этом! – извозчик почтительно подсунулся к самому уху Путилина и зашептал. – Подрядил меня барин один, вашему высокоблагородию
