Наталия Ларионова - Шестая печать
Сомов, после недолгого размышления написал письмо в наркомат, в котором сообщал, что он идет на фронт, и точно такое же в НКВД, после чего пошел в военкомат и ушел рядовым на фронт.
За все время войны, о нем никто не вспоминал, и он прошел всю войну. Надо сказать, что к талисману своему он привык, как-то с ним сжился и уже никогда его не снимал. Войну Сомов закончил в Чехии в Чешских Будеевицах. Боевые действия закончились, но когда он шел в составе патруля возле вокзала, внезапно раздался выстрел. С чердака дома гостиницы, стоящей напротив вокзала стрелял снайпер фанатик мальчишка из гитлерюгент, однако его спас надетый талисман, попав в который пуля потеряла убойную силу, и он отделался парой сломанных ребер.
Вернувшись после войны, он решил начать жизнь, заново не возвращаясь к довоенным коллизиям.
Приехал в Ростов и пошел работать в управление геологоразведки. Здесь без каких-либо потрясений он проработал до самой пенсии.
В 1975 году перед самой пенсией ему, как ветерану освобождения Ческих Будеевиц пришло приглашение выехать на празднование для Освобождения в Чехословакию, в составе делегации ветеранов. Он поехал туда, во время встреч рассказал о чудесном случае, случившемся с ним, и в довершении всего показал свой амулет.
Директор Будеевицкого музея, под свою личную ответственность уговорил Сомова, на два-три месяца оставить свой амулет в музее, для того, чтобы его выставить в экспозиции посвященной освобождению города. После возвращения Сомов заболел и скоропостижно умер. Все это обрушилось на семью, и о том, что амулет остался в Чехословацком музее дочь вспомнила лишь через полгода. Она попыталась несколько раз написать в этот музей, но то ли адрес указала неверно, тол ли работники музея не захотели ответить, только следы знаменитого амулета потерялись.
— Татьяна Алексеевна, а вам самой довелось видеть этот талисман?
— А как же. Ведь это я вам рассказала о своем отце.
— А могли бы вы мне описать его.
— Вы знаете, это была такая пластинка, скорее всего серебряная изготовленная в виде неправильного пятиугольника, в одном из углов которого проделана дырочка для шнурка. С одной стороны она покрыта какими-то странными рисунками, я уж сегодня и не вспомню все подробности, единственное мне запомнились двое сидящих на одной лошади, к тому же пуля, попав с обратной от изображения стороны, вытянула лицевую сторону пластинки таким причудливым бугорком, что разобрать изображение можно было только с большим трудом. Вот, пожалуй, и все, что я помню. А теперь все давайте спать. Поезд прибывает рано утром, а мне сразу же придется ехать на встречи, и хотелось бы выспаться.
Время действительно было уже позднее, Наш попутчик Леонид давно уже спал на верхней полке, и тихонько похрапывая, время от времени. Вскоре спала и Татьяна Алексеевна. Не спалось только мне. Под перестук колес я погрузился в свои мысли и никак не мог заснуть.
То, что я прикоснулся к истории последней печати практически не вызывало у меня сомнений. Но вместе с тем, меня не оставляло ощущения, что я каким-то образом соприкоснулся и с историей собственной семьи.
Мне вспоминались рассказы отца, что дед, будучи неверующим, всегда не снимая, носит на шее образок, который перед самой своей смертью передал старшему сыну, наказав носить его, не снимая никогда и нигде.
Все же под мерный стук колес и равномерное покачивание вагона, я незаметно заснул, а утром мы распрощались и, не возвращаясь к вчерашним разговорам, отправились, каждый по своим делам.
Спустившись в метро, я доехал до остановки Аэровокзал и от нее автобусом до аэропорта Шереметьево. Здесь в представительстве авиакомпании Люфт Ганза и взял билет до Вены и уже через несколько часов летел в самолете.
Улетал из России, в этот раз очевидно навсегда, я пытался разобраться в своих чувствах. Здесь оставались верные надежные друзья, оставалась история моей семьи, а впереди меня ждали моя любимая и мой верный друг — Стен. И хотя друзья много для меня значат, разлука с Кьярой стала для меня настоящим мучением. И решив для себя, что мой дом там, где моя любовь, Родина человека — там, где он родился, а дом рядом с теми с кем его сердце. Я отбросил от себя все эти мысли и, откинувшись на спинку сиденья, впервые за долгое время спокойно задремал.
* * *Мы вновь ехали в Чехию все втроем. Собираясь пуститься на розыски первой печати мне ужасно не хотелось расставаться с Кьярой, и я уговорил ее отправиться в поездку вместе со мной.
Ческие Будеевицы находились недалеко от того места, где я прожил столько времени, и мне приходилось неоднократно бывать в них, так что город я знал.
Поселившись в небольшой гостинице, хозяин, которой не возражал против постояльцев с собаками, мы первым делом вышли на небольшую прогулку со Стеном.
Летние ливни с черными тучами, громом и молниями совершенно не походили на то, что творилось на улице. Скорее это напоминало осенний моросящий дождик изматывающий своей бесконечностью.
Неожиданно для себя мы и за короткую прогулку промокли просто катастрофически. Капли дождя, не поражая воображение своими размерами, кажется наполняли каждую частичку воздуха и не успевала одна из них из нее выскочить, как тут же ее место занимала другая.
Розыски наши мы решили начать с музея, о котором упоминала моя дорожная попутчица.
В музее я представил Кьяру как работника Миланского музея, а сам представился, как ее переводчик. Магия гостей из большой Европы действовала безукоризненно. Через пять минут мы встретились с директором музея, выглядевшим, как чиновник среднего уровня и так же одетого.
— Мы хотели бы найти одного из бывших директоров вашего музея.
— Какого именно, — с готовностью поинтересовался он.
— Работавшего в 1975 году, пояснил я.
— Так это было еще во времена тоталитаризма, — сказал он, мгновенно потеряв к нам всякий интерес, причем это позвучало, так, словно эти времена пришли еще до нашей эры, и добавил — ничем не могу помочь. Этих преступников дурачивших народ надо было еще после бархатной революции развесить на столбах, а не просто запрещать им работать — но потом, опомнившись, добавил. — Если вас интересует, что-либо в работе нашего музея, то мы и без этих преступных элементов можем вам все рассказать.
— Вы знаете у нас к нему был бы вопрос о событиях непосредственно 1975 года.
— Ну, тогда извините ни чем помочь вам не смогу.
Небо, затянутое тучами, было словно раскрашено в два цвета серо-белый и серо-голубой. Все разнообразие заключалось лишь в насыщенности того или иного цвета. Время от времени небо светлело и интенсивность дождя уменьшалась, но уже через некоторое время все возвращалось на круги своя и дождь вновь усиливался.
