Александр Дюма - Волчицы из Машкуля
Малыш Пьер рассмеялся и, стараясь шуткой подбодрить своего спутника, произнес:
— Бонвиль, позовите придверника, передайте дежурному камергеру, чтобы он приказал поварам приготовить мне легкий ужин. Я бы охотно отведала тех вальдшнепов, что сейчас, как я слышала, с криками выпархивали из-под наших ног.
— Ваше королевское высочество, кушать подано, — сказал граф, преклонив колено и протягивая на тулье шляпы какой-то предмет, который Малыш Пьер торопливо схватил.
— Хлеб! — воскликнул он.
— Черный хлеб, — сказал Бонвиль.
— Хорошо! Ночью не видно, какого он цвета.
— Черствый хлеб, окаменевший!
— Но хлеб всегда остается хлебом!
И Малыш Пьер с жадностью набросился на черствую горбушку, пролежавшую в кармане графа два дня.
— От мысли, что в этот час, — произнес Малыш Пьер, — генерал Дермонкур поедает мой ужин в Суде, можно прийти в бешенство, не правда ли?
Затем, словно опомнившись, Малыш Пьер воскликнул:
— О, простите, мой дорогой проводник! Похоже, что голод одержал верх над разумом, раз я забыл предложить вам половину ужина.
— Спасибо, — ответил Бонвиль, — я еще не настолько проголодался, чтобы грызть камни. Но за вашу доброту я покажу, как сделать, чтобы ваш ужин стал более съедобным.
Взяв горбушку хлеба, Бонвиль не без труда раскрошил ее на мелкие кусочки, опустил их в родник, журчавший в двух шагах от них, и, позвав Малыша Пьера, устроился рядом с родником, предложив Малышу Пьеру присесть напротив. Вынимая по одной размокшие корки, он протягивал их своему проголодавшемуся спутнику.
— Клянусь, — произнес Малыш Пьер, отправляя в рот последнюю корку хлеба, — за последние двадцать лет мне еще не доводилось так вкусно ужинать. Бонвиль, назначаю вас мажордомом.
— А мне, — сказал граф, — придется снова стать вашим проводником. Хватит предаваться удовольствиям, пора и в дорогу!
— Я готов, — весело откликнулся Малыш Пьер, проворно вскочив на ноги.
Они пошли по лесу, и полчаса спустя путь им преградила узкая речка.
Бонвиль попробовал было воспользоваться уже излюбленным методом, но не тут-то было: ступив в речку, он тут же оказался по пояс в воде и не прошел и двух шагов, как вода уже поднялась ему по горло, а Малыш Пьер успел замочить ноги.
Почувствовав, что его подхватывает течение, Бонвиль уцепился за ветку дерева и вылез на берег.
Необходимо было найти переправу.
Бонвиль не сделал и трехсот шагов, как ему показалось, что он нашел подходящее для переправы место.
Им могло стать сваленное ветром поперек речушки дерево, еще не успевшее потерять все свои ветви.
— Вы сможете пройти по этому стволу? — спросил граф.
— Если пройдете вы, — ответил Малыш Пьер.
— Ступайте осторожно, без излишней удали. Держитесь за ветви и, прежде чем поднять ногу, убедитесь в том, что другая нога стоит на твердой опоре, — сказал Бонвиль, взобравшись на ствол дерева.
— Я иду за вами, не так ли?
— Подождите, я помогу вам.
— Ну вот, я взобрался! Господи, никогда бы не подумал, что надо так много знать, чтобы путешествовать по бездорожью!
— Ради Бога, не разговаривайте! Смотрите под ноги… Стойте! Вон на ту ветку вы можете наткнуться, сейчас я ее сломаю.
В ту секунду, когда граф нагнулся, чтобы выполнить свое обещание, он услышал за спиной приглушенный крик, а затем всплеск воды от упавшего в нее тела.
Он обернулся: Малыша Пьера не было видно.
Не теряя ни секунды, Бонвиль бросился в воду, и счастье ему улыбнулось: еще не достав дна реки, глубина которой в этом месте была не меньше семи или восьми футов, он наткнулся рукой на ногу своего спутника.
Он ухватился за нее и, потеряв голову от охватившего его волнения и не думая о том, в какой неудобной позе находился человек, которого он спасал, за два энергичных движения руки достиг берега реки, оказавшейся, к счастью, не такой широкой, как глубокой.
Малыш Пьер не шевелился.
Бонвиль поднял его на руки, уложил на палую листву и, пытаясь с ним заговорить, звал его и тряс за плечи.
Однако Малыш Пьер молчал и не двигался.
От отчаяния граф Бонвиль начал рвать на себе волосы.
— О! Я виноват, я во всем виноват! — шептал он. — Бог меня наказывает за гордыню! Я слишком понадеялся на свои силы. А я отвечал за него. О! Боже мой! Я готов жизнь отдать за один его вздох, один выдох, одно дыхание!
Дуновение свежего ночного воздуха оказало на Малыша Пьера больше живительного воздействия, чем все жалобные стоны Бонвиля вместе взятые: не прошло и нескольких минут, как он открыл глаза и чихнул.
Отчаявшись и поклявшись себе не пережить человека, в чьей смерти он себя винил, Бонвиль вскрикнул от радости и упал на колени перед Малышом Пьером, а тот уже пришел в себя в такой степени, чтобы услышать последние слова молодого графа.
— Бонвиль, — произнес Малыш Пьер, — вы мне не сказали: «Да благословит вас Бог!» И теперь я схвачу насморк!
— Живая! Живая! — воскликнул Бонвиль, не знавший меры в излиянии чувств ни в радости, ни в горе.
— Да, живая, благодаря вам! Если бы кто-то другой был на вашем месте, я бы поклялась ему никогда не забывать об этой услуге.
— Боже мой! Но вы же вымокли!
— Да, мои башмаки полны воды. Бонвиль, она льется и льется из них самым неприятным образом.
— И нет костра, чтобы обогреться! И нельзя его развести!
— Ну, что ж, согреемся, когда будем идти. Я говорю во множественном числе, так как вы промокли не меньше, чем я, ведь вам пришлось окунуться уже в третий раз, к тому же вы искупались прямо в грязи!
— О! Не беспокойтесь обо мне. Вы можете идти?
— Кажется, смогу, если удастся вылить воду из башмаков.
Бонвиль помог Малышу Пьеру, чьи башмаки действительно были наполнены водой; взяв в руки его грубошерстную куртку, он выжал ее и снова накинул на плечи своему спутнику; закончив эти нехитрые операции, он сказал:
— А теперь скорее в Ла-Бенат!
— Хм! Бонвиль, — заметил Малыш Пьер, — что же мы выиграли, желая удалиться как можно дальше от костра, ведь тепло его нам бы сейчас очень пригодилось?
— Но мы же не могли пойти на то, чтобы сдаться! — ответил в отчаянии Бонвиль.
— Ладно! Неужели вы приняли высказанную вслух мысль за упрек? О! Какой же у вас трудный характер!.. Ну, идемте же! С того мгновения, как я пошевелил ногами, мне кажется, что одежда на мне начинает высыхать, и мне становится так тепло, что не пройдет и десяти минут, как я вспотею.
Бонвиль совсем не нуждался в том, чтобы его подбадривали словами: он так спешил, что Малыш Пьер едва поспевал за ним и даже время от времени был вынужден напоминать графу, что у них не один и тот же шаг.
