Владимир Короткевич - Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды

«Могла ж и вправду быть хата».

И он вспомнил хату под яблонями... Стариков на траве... Тихую речку, где водились сомы... Самого себя, пускающего на Купалу венки.

И уже понимая: так надо... так надо ради святой причастности к горю всех этих людей, к радости их, к общей жизни всех человеков, он сказал (и это было правдой):

— Была у меня хата. Далеко-далеко. Там теперь пепелище. Пыль. Прах. Как у всех вас. И виновен я, знаю: забыл. В гордыне своей вознёсся, брезговал, ниже себя считал, простите меня. А теперь вспомнил... А ну, прочь с дороги!

Со звоном вылетело огромное окно — как всегда, перестарался Филипп.

— Прости, Матерь Сущего, Циота, Житная Баба, Матерь Божья, — произнес Братчик. — Тебе же не нужно.

И он пригоршнями начал брать из алтаря золото и драгоценные камни и сыпать их между одеждами. Капеллан, увидев святотатство, сбежал, чтобы не погибнуть от неминуемой небесной молнии.

«...I кеды быў да алтара прыведзены, з рук іх вы-рваўшыся, яка шалёны прыпаў да алтара, на якім было поўна пенязей и камыкаў, на афяру злажоных, і, хвацяючы пенязі, клаў іх сабе ў распор аж занадта. Мніх-каплан, каторы на той час імшу справоваў, ад страху ўцёк»[125].

Народ на улице слышал крики. Затем сам капеллан бочонком скатился с гульбища, кинулся прочь:

— К алтарю припал! Камни хватает! Матка Боска, да лясни ты его по голове!

Служки схватились за мечи — встал на дороге у них Тумаш. Выставил вперёд довольно могучее, хоть и опавшее от голодовки пузо. Напряг грудь.

— За оружие хватаешься? При Матери? Я вам схвачусь. Я вас сейчас так схвачу!..

Тех как ветром сдуло. И тогда на Христа бросились ошеломлённые монахи. Схватили за пояс, сорвали его...

«Па ім (каплану) другі мнішы, адумеўшыся, прыпадуць пояс на ім абарваць, мнімаючы, бы пенязі клаў за кашулю занадта, але ад тамтоля толькі камыкі павыпадалі, а пенязі ся ў распоры, за падшыўкаю сукні засталі. Мніхі, здумеўшыся... думаючы, бы пенязі ў каменне ся абярнулі справаю дыявальскаю, пачалі заклінаць каменне і малітвы над нім модліць і псалмі спяваць, абы ся знову ў першую форму сваю абярнулі»[126].

...На пол действительно высыпались камни. И все остолбенели.

А затем начался шабаш и содом: стоны, плач, дикие завывания от страха, выкрики. Чуть ли не истерические голоса на верхних нотах выкрикивали псалмы:

— Нечестивые не будут пред глазами Твоими, Ты ненавидишь всех, сотворяющих беззаконие.

Кто-то рыдал:

— Ибо нет в устах их истины... Осуди их, Боже, пусть падут они от замыслов своих; по множеству нечестия ихнего отринь их, ибо они взбунтовались против Тебя.

Ещё один горланил, как испуганный змеёю бугай:

— Сокруши мышцу нечестивому и злому так, чтоб искать и не отыскать его нечестия.

Христос стоял над этим столпотворением и усмехался. Сейчас он брезговал только этими.

Музыка сменилась. Кто-то, видимо, изуверился в псалмах и начал заклинать, как тёмные его отцы:

— Чёрт Савул, чёрт Колдун — отступитесь. Пан наш Перун, Иисус наш наимилостивый. Белее, скотский бог, и Власий святой, рассейте, засыпьте подкопы, сделайте так, чтоб каменья в первую форму свою обернулись.

После этой дикой какофонии свалилась внезапная тишина. Монах склонился над каменьями и осторожно, словно жар, пощупал их:

— Н-не помогло.

Лица были обескураженными и разочарованными. И тогда монах взял Евангелие, Псалтирь и заклинальную книгу и шваркнул их о пол:

— Если такого дьявола не видели — катитесь с ним сами ко всем дьяволам!

«...Але калі тое каменю нічога не памагло, мніх кнігі свае заклінальныі, разгневаўшыся, кінуў аб зямлю, мовечы: ежасмы такога дыявала не бачылі, пойдзеце там з ніх да ўсіх д'яблаў».[127]

Звучно, страшно брякнулись о каменные плиты тяжёлые тома в коже, дереве и золоте. Иаков Алфеев зажмурил глаза.

Ему показалось: ударил гром, и дьявол, дико захохотав, явился в огне, схватил книги под мышки, смердящие потом, серой и сожжёнными грешниками, сделал непристойный жест в сопровождении такого же звука и громоподобно взлетел.

Он поднял веки и понял, что это катятся по ступенькам, удирая, монахи. Книги по-прежнему лежали на полу.

Христос бросал с гульбища в народ охапки ожерелий и деньги:

— Спокойно подходите, люди. Берите по золотому или по жемчужине. Хватит этого на зиму, лишь бы было где купить. Берите! Не нужно этого ни Житной Матери, ни мне. Несите детям! Живите! Для кого, как не для себя, собрали всё это они?!

Золотой дождь падал на руки людей. И за всё это время никто не толкнул другого, не наступил на ногу, не выругался, не взял больше одной жемчужины или одной монеты, или — если семья была очень большая — двух. Деньги принадлежали Житной Матери, их нельзя было хватать.

— Разве они пастыри? Они предались распутству так, что творят всяческую нечистоту с ненасытностью. Морды ихние хуже дьявольской задницы. Матфей ещё о них сказал — правда, Матфей?

— Н-ну...

— Любят, мерзавцы, возлежания на беседах и старшинство в синагогах... И приветствия на народных сходах, и чтоб люди звали их: «Наставник! Учитель!».

Молча, сурово слушал люд.

Глава 36

ЧТО ЛЮБЯТ ПАСКУДНИКИ, ИЛИ ШПИОН

И не удивительно: потому что сам Сатана принимает вид Ангела света.

Не ешь излишне сахар — заведутся у тебя там, где не надо, пчёлы.

Они действительно любили то, о чём говорил людям с гульбища Братчик. Но сейчас им было не до этого, потому что больше всего они любили свой покой, свою власть и самих себя. Первое полетело сегодня ко всем дьяволам, вместе с виленским гонцом, и можно было полагать, что если так пойдёт и дальше, то полетят и второе, и третье.

Поэтому не было более дружелюбного схода за всю историю в большом зале суда. Все сливки собрались тут сегодня защитить свою любовь.

Сидели все духовные лица, как католические, так и православные, ибо любовь их была одинаковой; сидели советники и войт, ибо они разделяли эту любовь. Сидел Корнила, ибо ему приказывали во имя любви. Сидел бургомистр Устин. Скорее, по привычке, ибо первых двух любовей его успешно лишали, и потому он не мог любить и уважать себя.

Пред любящими стоял расстрига Ильюк, ранее пророк по склонности, теперь — по заданию.

— Вот и всё... А люди в городе говорят, что непременно он теперь за Гродно возьмётся... Мол, вот это настоящий Христос наш. На что уж татары да иудеи — и те его ждут. Название, говорят, имя — это дело десятое. По-ихнему он Христос, по-нашему «мессия», «махадзи» и чёрт его знает ещё как.