Владимир Короткевич - Чозения

ЧОЗЕНИЯ

Поэма

Чозения — реликтовая ива. Это значит, что она пережила оледенение Земли. Она первой укрепляется на голых каменистых берегах, на безжизненной лаве, разрывает нежными корнями камень, удобряет его листвой и, наконец, собою, когда упадет. Потом на ее место могут прийти другие растения. Но она первая. В ней сила жизни.

I. ПЕСНЬ ВОСПОМИНАНИЙ В СИНЕМ ТУМАННОМ ГОРОДЕ

Он бежал из последних сил, потому что понимал: еще несколько минут — и всему конец.

Он задыхался. Нависало низкое — рукой подать — лилово-черное небо. Вытянутые языки тумана, волокна дыма мчались навстречу, в последнее, казалось, мгновение огибая лицо. А за грядою, в бухте, страшно, тоскливо кричала, приближаясь к берегу, одинокая субмарина. Он знал — там тишина. Лишь несколько человек на пирсе неслышно и вяло отгоняют из брандспойтов этот дым, эту пыль, этот сухой туман. А он все ползет. А вокруг, в тишине этот крик.

…Опасность угрожала не только им. Неизвестное угрожало всем, и они мчались, чтобы предупредить людей. А люди были в том здании, впереди, на самой гряде холмов, — там, где она обрывается вниз, к морю. Товарищ тяжело топал рядом — огромный силуэт на черном небе.

Это было странное, неприветливое, мрачное строение. То ли замок, то ли дворец — весь как холодный кристалл. Товарищ не знал, что Северин бежит к этому замку не просто потому, что там люди. Среди них была женщина, страх за которую разрывал сердце. Предупредить, и тогда она, все они укроются и, возможно, выживут. Вниз от замка вели травяные партеры. Не квадратные, а словно половинки вытянутых овалов, закругленными концами вниз, один над другим, как рыбья чешуя. И не зелеными они были, а фиолетовыми от сполохов в небе.

Уже не хватало сил. А над горизонтом, медленно-медленно, еще более черные, чем небо, вырастали вершины туч, похожие на шапки атомных грибов, но во сто крат страшнее.

…Ее не было в замке, когда они подбежали и предупредили жителей. В смертельном, животном страхе за нее он метался повсюду и вдруг увидел, что она сломя голову мчится по этим фиолетовым партерам прочь от замка, от спасения. И, несмотря на то, что было поздно, что пики туч, устремленные на них, выросли в половину неба, он бросился за ней. Черные потоки обогнали их и начали округло загибаться, словно океанский вал.

Он подхватил женщину, понес к замку. Он знал, что им не успеть, что они в лучшем случае достигнут террасы над морем, где ход в бункеры. Но он бежал. И он влетел с нею на террасу. И тогда…

…ахнуло рваным полотнищем небо, и оттуда, как черные падучие звезды, как черные следы трассирующих пуль, потянулись на них и на землю слепяще-угольные нити.

Земля попала в рой черных звезд, и восстали над ней апокалипсические всадники, имя которым Смерть. И самого страшного он не увидел.

И звон наполнил вселенную.

— Кто? — словно на последнем дыхании, хрипло спросил он. — Кто?!

— Ты что, спал?

Только сейчас он увидел окно, стол, серую телефонную трубку в руке и сообразил, что лежит на кровати в своем номере, лежит весь покрытый липкой холодной испариной.

— Василь Павлов звонит. Спал, что ли?

— А-а, Василь, — с наигранным безразличием протянул он. — Да так, малость вздремнул.

Он давно уже приучил себя скрывать от других свои кошмары. Стыдился их. Слишком часто они повторялись — все разные, — чтобы о них можно было рассказывать.

— Ты еще не обедал? — Даже по голосу Василя было ясно, что он-то спит спокойно. — Так, может, подождешь часика полтора, поедим вместе?

— Ладно. Когда? Где?

— Около трех. Как насчет морвокзала? Родименького?

— Лады, — и он положил трубку, встал.

За окном в ручьях дождя лежал Владивосток. Низко-низко нависали над всем грифельные, слившиеся в плотную пелену тучи. Такие низкие, что сопки до половины были упрятаны в них, и казалось, что город тоже потеет под серым одеялом. Парит. Сочащаяся духота. Свинцово блестит Золотой Рог. Дома, деревья, силуэты кораблей — все размыто, будто на японских гравюрах.

В угловом доме, на первом этаже, золотистым пузом светит за окошком королевский пингвин. Там какой-то музей. И нудно, должно быть, этому пингвину смотреть в дождь…

Дождь и дождь. И это в начале сентября. Словно после ясного, горячего августа вновь вернулся дождливый, парниковый приморский июль. Значит, опять повеяли ветры с юга, с моря, опять оттеснили они северный ветер, который в августе, сентябре и октябре несет этой земле вечное солнце, мягкое тепло дней и здоровую прохладу ночей.

Он пошел принять душ, но пришлось минут десять ждать, пока вода станет относительно холодной. Стоял под ее струями, упруго бьющими по груди, плечам, голове, и постепенно отходил, будто вода, смывая липкий пот, в то же время выбивала из души мрачные тени сна.

«До чего же здорово! Красотища! Даже ничего, что придется идти в морвокзал. Чем одному обедать, так лучше уж с Василем».

С Василем Павловым он познакомился в первый вечер приезда сюда. От нечего делать зашел в ресторан морвокзала, сидел среди шумной толпы, пил сухое вино и смотрел то на залив в двойных огнях кораблей, то на стену над баром, по которой плыли яркие, рельефные кальмар и кашалот.

Это было еще в июле. Дожди лили так, что плесневели туфли в шкафу. Не наденешь дня три — и готово, словно кто-то их под малахит покрасил. Вот и там, в ресторане, не приносили облегчения ни холодное вино, ни залив за окнами, ни ночь. От влажных испарений туманилась голова и казалось, что руки липкие и грязные.

И вот, когда он во второй раз вышел помыть их, увидел, что возле раковины несколько парней прижали к стене какого-то коренастого человека. Ребята были одеты что надо, но дорогие костюмы сидели на них как седло на корове: жали под мышками, кургузо обтягивали плечи. Да и тот, коренастый, чувствовал себя паршивенько в серой, по всему видно, заграничной паре. А может, это только казалось так, потому что все были красные, вероятно, малость подпившие, как раз в том состоянии, когда драка назревает, но еще не назрела, и поэтому обе стороны чувствуют себя неловко и не очень-то знают, что им делать.

Ему стало почему-то жаль прижатого к стене паренька. Невысокий, рыжеватый, он сжимал кулаки и сверкал вокруг бесстрашными синими глазами, словно собирался как можно дороже продать свою жизнь.

— Что это вы на одного?

Один из парней покосился на него, обвел глазами плечи, грудь, всю фигуру, словно ощупал, на что способен, и сказал нагловато, но не очень уверенно:

— А тебе-то что? Ну, бича проучить хотим. Давай помоги.