Владимир Короткевич - Чозения
— Чему же это вы его, такие образованные, научить способны?
— Я вам — бич?! — воскрес духом паренек. — Экс-чемпион края вам — бич?! Сами вы бичи, а не китобои! Дерьмо!
«Китобои… И в самом деле похоже. Потому и скованность в непривычных костюмах, и эти огромные, как лопаты, ладони рук. Кабы знал — подумал, прежде чем связываться».
Но теперь было поздно. Тот, что рассматривал его, спросил:
— Ты что, думаешь, у нас только китов бьют?
— Нет, почему же? — как можно спокойнее ответил он. — Я думаю, и китобоев иногда не грех…
Рассыпался смешок. Шутка, видно было по всему, дошла. Но трудно было предугадать, чем бы все это кончилось, если бы один из парней, верзила метров около двух, не продолжил разговор.
— Трепешься ты, — сказал он человечку. — Ты на одежку свою взгляни. Бич бичом.
— А ты тоже на свою посмотри. Вахлак вахлаком. Похоже, из тюрьмы драпанул, интеллигента в подворотне ободрал, натянул на себя чужую пару и разгуливаешь. Громила!
На всех будто отрезвление нашло от каскада сравнений.
— Как фамилия, если не брешешь? — протянул верзила.
— Ну Павлов. Не твое собачье дело, кашалот слюнявый.
Компания будто слиняла. Верзила с наигранной снисходительностью сказал:
— А-а, потопали, ребята, — и повернулся к пареньку: — Твое счастье. Живи.
— Буду стараться, чтобы вы не обманулись в своих надеждах, милорд, — отрапортовал тот. И добавил с ядовитой небрежностью: — Живите и вы… — Потом обратился к неожиданному защитнику, который все еще мыл руки: — Не умывайте руки. Вы что, Пилат? Попрощайтесь с «милордом». Дайте ему ручку. После еще раз вымоете. — Грохнула дверь. Человечек протянул руку: — Вы появились в аккурат. Давно мечтал познакомиться. Василь Павлов.
— Северин Будрис.
— А-а, — словно узнал Павлов. — Полагаю, есть подходящая причина выпить.
Он увязался за Северином, подсел к его столику, сделал необъятный заказ и, развалясь на стуле, закурил.
«А, пожалуй, и в самом деле бич, — подумал Северин, — судя по навязчивости и бесцеремонности. Отирается больше в порту, чем в рейсах, сполна использует простой, живет одним днем. Не удивительно, что настоящие моряки бить хотели. Интересно, кто за его заказ будет платить? Если сейчас начнет заливать — значит я. Расплатится байками о Сингапуре. Всю жизнь мечтал познать эту породу людей»
Парень между тем, ублаженный, оторвался от минеральной воды «Кука» и взглядом невинных синих очей обвел зал. Вымолвил в пространство:
— Будрис. «Три у Будриса сына, как и он, три литвина». Вы литовец? Фамилия литовская, — сказал как заведенный, без всякой интонации.
«Ишь ты, Мицкевича цитирует…»
— Фамилия не литовская, — сказал Северин. — Это просто от официального «Варфоломей»: Бавтромей, Бахрим, Бавтрук, Будрис.
— Это на каком же «официальное»?
— На белорусском. Я с севера Белоруссии.
— Северин Варфоломей, — без всякого выражения обкатывал новую информацию человек. — Северин Будрис. На белорусском. С севера. Белорус.
— Что это вы, как кибер работаете? — с улыбкой спросил Северин.
— А вы что, имели с ним дело?
— Приходилось.
— Растерялся просто… А поколотили бы, сволочи. А?
— Отлупили бы, — кивнул Будрис.
— И я говорю, — посерьезнел Павлов. — Будрис. С Севера. Белорус… А я вот не знаю, кто я. Тут тебе и хохлы, и латышка, и всякой твари по паре. — И совсем неожиданно добавил: — Мой прадед был жандармским полковником.
«Начинается, — подумал Северин. — Плакали мои денежки!»
Как большинство застенчивых, беззащитных перед нахальством людей, он сразу же примирился с этим.
«Ну и хорошо. Не хватает, что ли? Судя по первым авансам, треп обещает быть увлекательным. Выпью. Может, от вина и усталости хоть эта ночь пройдет спокойно».
Выпили. Павлов угощал:
— Кальмар. Вы у нас тут новичок, так вам пока что, это самое, экзотику подавай.
Кальмар напоминал каким-то кудесником приготовленную резину, понимаешь, что резина, а есть вкусно. Павлов вновь выпил и вдруг без всякого выражения в синих глазах повторил, словно сам удивлялся этому обстоятельству:
— Жандармский полковник… Но он был хороший жандармский полковник… Славный жандармский полковник. Он был… — И выпалил, будто с кручи вниз головой бросился, будто знал, что все равно ни кто не поверит: — Он был… влюблен в Веру Фигнер.
«Час от часу не легче. Пахнет третьей бутылкой».
— Правда. Порядочный жандармский полковник. Сочувствовал народовольцам. Был влюблен в Веру Фигнер. Помогал революционерам. А я вот экс-чемпион. И опять буду. Я им так не дамся. У меня прадедушкина закалка.
Что-то позабытое, тень какого-то неясного воспоминания промелькнула в Будрисовой голове. И в самом деле, где-то он читал, слышал о жандармском полковнике, который… Наконец он один, что ли? Много было таких. А того, кажется, сослали.
— Извините, еще раз фамилию.
— Павлов.
«И действительно, кажется, так. Что же, если это и вранье — такое вранье требует глубокого изучения истории. У этого трепача, надо полагать, основательная подготовка и незаурядная эрудиция. Тем интереснее будет его слушать».
— А дед мой купил себе рабыню-яванку. Здесь в то время было тяжело с женщинами. А в Симеоновский Ковш приходили парусники, джонки, просто лодки. Он и купил. Вместе со связкой бананов и раковиной-тридакной. До сих пор они у нас. То есть бананы понятно, еще тогда съели…
— Разве православным разрешалось после крепостной реформы иметь рабов?
— Так вы не поняли. Ну, китайцам можно было.
— А разве дед — китаец?
— С вами разговаривать невозможно… Какой китаец? Кто сказал, что китаец? Похож я на китайца? Вот именно, чтобы у китайца рабыней не оказаться, она и согласилась, чтобы дед ее купил, господи боже мой, неужели не ясно? Он потолковал с ней, она согласилась, он ее и купил. Стала она свободной. Тут ее сразу в церковь. Попу, известно, хабар. Ее в купель, да потом вокруг аналоя, да пир на весь мир, да… Словом, это моя бабка… А вы бы лучше, дружище Будрис, скобляночки из трепангов, да под нее.
Скоблянка и вправду была отменной. Мягкое, вкусное мясо, чем-то похожее на грибы, плавало в коричневой подливе и таяло во рту.
Павлов куда-то отошел, и Северин, грешным делом, подумал, что он исчезнет. Но правнук жандармского полковника и внук рабыни с Явы вернулся и притащил с собою, «по особому заказу», бутылку японского сакэ — рисовой водки.
— Подогретую пить будем. Видите? Попробуйте достать. А в былые времена в Ковше не только бабку, но и этого добра покупай — не берут. Потерял город свой колорит. Не тот стал город. Ну и слава богу, что не тот.
