Андрей Буровский - Орден костяного человечка
— Я не про это, меня не интересуют сокровища древних чертей… — При этих словах осторожный Мурад подул на свое левое плечо — каждому мусульманину известно, что именно на нем и сидит Иблис. А Чуй подумал, что древние цари все-таки очень мало походили на чертей, пусть даже они страшные язычники.
— Меня интересует, сколько денег ты заработал на торговле.
— Всего девять тысяч за все время… А потерял почти двадцать.
— Потерял ты дьявольские деньги, а девять тысяч золотых Аллах дал тебе заработать. Не будь его воли, ты не получил бы даже медной монетки.
При этих словах Мурад очень строго посмотрел на Чуя, даже подался вперед, а Чуй всем своим видом изобразил внимание и раскаяние.
— Раз так, — продолжал Мурад, — ты вполне можешь вложить в дело эти девять тысяч золотых… Например, ты вполне можешь вложить их в мой караван, который пойдет в страну Хягас. Тем более, тебе придется продать и дом с садом — ведь он куплен на деньги, проклятые Аллахом, и его чуть не съели жуки… А пока ты ходишь с караваном, тебе и не очень нужен дом.
Допустим, не совсем дом съели жуки, но это уже были частности… Чуй не очень замечал их, Мурад тем более.
— Ведь эти деньги Аллах дал тебе заработать, и на них нет никакого проклятия, — добавил Мурад по мере того, как его слова проникали в сознание Чуя. — А мы проверим, так это или не так. Если и на этих деньгах лежит проклятие — вот тогда я и возьму тебя в приказчики.
— Ты доверяешь мне, а я ведь тебя обманул!
— Ты обманул, рассказывая про то, откуда взял золото, и потчуя меня сказками о разбойниках. Но ты не солгал в остальном и потом тоже был честен. Я знаю — ты не вор и не лжец.
— Но кто знает, смогу ли я опять стать богатым…
— Ты уже забыл — для большинства людей твои тысячи золотых — уже богатство. Не гневи Аллаха, мусульманин!
— И если ты доверишься мне, я не знаю, смогу ли подняться.
— Ничего страшного, — серьезно ответил Мурад, — люди поднимаются из еще более глубоких пропастей. А если я и потеряю деньги, ты будешь работать у меня караванщиком… Хочешь?
— Ты очень добр со мной, Мурад.
— Я справедлив, и не больше того.
Так получилось, что на двадцатом году жизни Чуй продал дом, вложил все деньги в торговлю и начал работать подручным у купца Мурада. Деньги обернулись прибылью, верблюды не издыхали в пути, никто не сбегал, прихватывая хозяйскую казну.
— Вот видишь?! Аллах простил тебя, — так сказал Мурад Чую-Дамиру, и Чуй почувствовал, что вот теперь он и правда становится кашгарлыком.
Еще много раз Чуй прошел с караванами в Хакасию и на Алтай, в Монголию и в Хорезм. Мурад давал Чую денег, советовал, во что можно их вложить. Пока Мурад совсем не одряхлел, он советовал правильно и Чуй получал свою прибыль. То, что зарабатывал Чуй, уже вовсе не было проклято, и заработанное оставалось с ним. Прошли годы, и Чуй постепенно вырос в может быть и не очень богатого, но вполне обеспеченного купца. Вот только времени на это ушло много, и ходить с караванами становилось все труднее и труднее: перевалив на четвертый десяток, Чуй начал седеть и толстеть.
— Мне нужен человек, все время живущий в стране Хягас… — сказал ему тогда Мурад. — Живи на родине и собирай меха и кожи.
Стареющий Чуй поселился в степи, неподалеку от запустевающего города Орду-Балык. Не было больше каганов с их войском, не было ученых чиновников с перьями в специальных пеналах. Не было торговцев, привозивших все нужное, чтобы жил большой город — столица каганов Хягас. Запустевали сады, разрушались дома. Орду-Балык становился городом-призраком, и не всякий человек захотел бы жить в таком месте. Бродя по знакомым с детства улицам, Чуй убеждался — его детям лучше жить не здесь.
Да дети и не хотели жить здесь. Только один из сыновей Чуя женился на кыргызке и остался навсегда на родине отца и его предков. Всего же Чуй к старости стал отцом трех сыновей и двух дочерей (умерших не помнил ни он сам, ни жены Чуя).
Как и всегда, большая часть родившихся детей умирала в первые два или три года, но ведь и пятерых вполне достаточно, чтобы старость Чуя не сделалась страшной неприкаянной старостью последнего в своем роду. Чуй пустил корни на родной земле через своего сына. Чуй даже посетил родовые места на берегу речки Качи и еще раз увидел красные пласты глины, выступающие из откосов, и постоял в тени Караульной горы. Племя давно ушло на север, пустая земля стояла без чумов. И никто не мог рассказать, куда ушел род Чуя, в каких краях нашел свой конец Сенебат.
На старости лет, достигнув пятидесяти лет со дня рождения, Чуй решил совершать священное путешествие в Мекку — хадж. Хотя бы раз в жизни должен сходить в Мекку мусульманин, хотя бы раз наполнить взор созерцанием священного черного камня и прочих чудес этого великого города. Облачившись в специальную одежду, ихрам, должен он испить воды из священного источника Зем-Зем, обойти мечети Мекки и Медины — городов, видевших Пророка.
Как и многие до него, Чуй ушел в хадж, сделав на этой земле главное — оставив детей и внуков, которые будут знать, чем наполнить свои животы. Как очень многие до него и после него, Чуй бесследно исчез, уйдя в хадж. Ушел, растворился, исчез.
Никто никогда не узнал, что стало с Чуем на другом конце земли. И дошел ли он до другого конца земли, где стоит священный город Мекка, увидел ли черный камень Каабы, облачился ли в ихрам, испил ли воды из священного источника Зем-Зем, наполнил ли свой взор мечетями Бейт-Уллах? Или бедный Чуй погиб еще по дороге к священному городу?
Что было последним виденным им в жизни, какие звуки стали погребальным пением над старым, уставшим жить телом пятидесятилетнего Чуя? Был ли это тягучий грохот лавины в Небесных горах, свистящий вой песчаной бури, вкрадчивое рычание зверя?
Вряд ли с ним случилось плохое по вине монголов. Монголы охотно давали пайцзы купцам, Мурад и Чуй были у них в доверии. А ту, свою первую пайцзу, взятую с тела умиравшего на Салбыке Альдо, хранил Чуй как самую большую драгоценность и, конечно, взял ее с собой. Вот костяного человечка Чуй с собою не взял; этот древний амулет он оставил старшему сыну как память о себе и как знак принадлежности к древнему роду тохар. Человечек остался в семье.
Так или иначе, но настал день, когда Чуй ушел из родного дома, уехал одвуконь на юг и никогда больше не вернулся. Тут надо сказать, что между сыновьями Чуя сразу же возникло противоречие, потому что двое из них считали поступок отца разумным и достойным мусульманина, а вот третий плохо исполнял предначертания ислама и сильно обвинял эту веру в том, что она отняла у него отца. Не будь Чуй мусульманином, никуда бы он не потащился на старости лет и еще десять, а то и двадцать лет радовал бы детей и внуков своим присутствием на земле! И потому сын Чуя, оставшийся жить в стране Хягас, хоть и успел Чуй сделать его мусульманином, был очень нерадивым исполнителем обрядов и почти позабыл делать намаз.
