Юлия Крен - Дочь викинга
В этой новой жизни возле Лютеции… в монастыре Святого Жермена девушкам места не было, а тем более девушкам с севера. Собственно говоря, мужчинам-язычникам тоже. Но однажды норманны все-таки пришли. И напали на его любимый город.
До этого Таурин провел в Сен-Жермене целый год. За это время он привык к монастырскому распорядку. Аббон считал его своим лучшим учеником. Таурин знал наизусть все псалмы, свободно говорил и писал на латыни, начал изучать древнегреческий.
Настала осень. На землю опустился холод.
Северяне пришли рано утром.
Вот уже несколько недель в монастыре ходили слухи об опасности. Братья молились и надеялись на то, что им не придется перенести это испытание. Но не минула их чаша сия. Испытанию суждено было длиться много месяцев.
Флотом драккаров командовал некий Зигфрид, и этот флот в сентябре напал на Руан, а в октябре причалил к Понтуазу. Новости дошли до Парижа. Там отчаянно отстраивали городские стены. К ноябрю работы по дополнительному укреплению города завершились. И тогда пришли эти звери.
Таурин задыхался, все сильнее натягивая веревки. Так он передавит себе руки, и они почернеют, а потом и вовсе отвалятся, но ему не было до этого дела, ему не нужны были его руки. Господь создал эти руки, чтобы Таурин писал, а не держал в них оружие. И не душил девушку.
Собственно, он ведь не задушил Гизелу, только попытался это сделать, а Руну он бы и пальцем не тронул… Она вновь погладила его по лицу. Это было пыткой для Таурина.
– Уходи! – крикнул он. – Уходи!
Но она не ушла.
– Ты… Ты из этого чертова отродья! Твой народ явился из преисподней!
Но во взгляде Руны было лишь удивление.
У Таурина болело горло. У него не осталось сил, чтобы кричать. Он мог только говорить, рассказывать о том, что было дальше.
– Они пришли в ноябре. Корабли встали на якорь на берегу. Вокруг колыхался камыш, целое море камыша… Язычники не хотели входить в город, просто требовали не мешать им. Они хотели грабить и убивать по ту сторону Парижа. Граф не позволил им пройти. И тогда они взяли столицу в осаду.
Таурин закрыл глаза. Эти видения преследовали его с тех самых пор.
Горящие стрелы… Сражения на предмостных укреплениях… Мор в городе… Голод… Тараны, в стены бьют тараны… На врагов льется кипящая смола…
– Дальше, что было дальше? Что с тобой произошло? – голос Руны был тихим, но достаточно настойчивым, чтобы эти образы поблекли.
Зато появились другие.
– Когда пришли норманны, – продолжил Таурин, – мощи святого Жермена перенесли в город. Их обнесли вокруг городских стен. Святому Жермену молилась вся Лютеция, люди взывали к нему, просили защитить их. И святой Жермен защитил нас, по крайней мере на какое-то время. Говорили, он творил чудеса, чтобы не дать врагам войти в город. Так, у ворот стоял колодец, из которого язычники брали воду. Но у них во рту эта вода превращалась в кровь. Да, святой Жермен превратил воду в кровь, как Иисус некогда превратил воду в вино на свадьбе в Кане Галилейской. Не знаю, почувствовали ли язычники разницу. Может, для них кровь слаще вина. – Таурин замолчал.
Замешательство отразилось на лице Руны, она явно не поняла, о чем толкует Таурин, говоря о вине, воде и крови, но переспрашивать не стала.
– Как ты… попал к ним?
Всхлипнув, Таурин сгорбился.
Все остальные монахи тогда очень боялись. Того, что Лютеция падет. Того, что их убьют – заколют клинками или повесят. Того, что их захватят в рабство и им придется гнуть спину на язычников.
Но Таурин не боялся. Лютеция ведь была одним из самых больших и самых красивых городов христианского мира. Так сказал его отец. Она не падет пред дикарями этого мира, сколь бы страшными они ни были. Стены действительно оказались крепкими, ворота не поддавались. Только иногда граф Эд с небольшим отрядом рыцарей выезжал из города, а потом возвращался с отрубленными головами норманнов. Всякий раз народ боялся, что их правитель погибнет. Но умер кое-кто другой – Жосселен, епископ Парижа и настоятель монастыря Сен-Жермен. Преемником Жосселена стал его племянник, Аббон, чьим лучшим учеником был Таурин.
И Таурин верил в то, что все обернется к лучшему. Другие умирали от болезней, от голода, от стрел врагов, но мальчик выжил. Он жил надеждой на то, что Лютеция, его прекрасная Лютеция, пусть и пострадает за время осады, но не падет.
– Когда… Когда ты попал в рабство? – спросила Руна. Таурин поднял на нее глаза.
– Не сразу… – хрипло пробормотал он. – Лютеция и ее жители… Весь мир бросил их в беде. Королем тогда был Карл Толстый, и знать требовала от него освободить страну от норманнов. Однако же вместо того, чтобы сражаться, Карл Толстый пошел на переговоры. Вместо того чтобы спасти Лютецию, он отдал свой народ на растерзание. Кто бы мог подумать, что столь славное королевство, столь сильное, столь богатое, будет унижено? Кто бы мог поверить в то, что франков победит трусливый и ничтожный народец? А трусом в итоге оказался король Карл. Зато вот граф Эд Парижский трусом не был. Он отражал нападения. Много месяцев. Он отражал атаки врагов вновь и вновь, и норманны наконец устали от боя. Оставив свое намерение, они поплыли на юг. И все стало хорошо.
Да, Таурин жил надеждой, и его надежда оправдалась. Лютеция была сильнее языческих орд, а его вера – сильнее страха. Теперь можно было похоронить погибших, отстроить разрушенные мосты, устранить последствия осады. Можно было сбросить весь мусор в реку, очистить улицы и посадить новые деревья вместо срубленных.
– Но прежде чем моя красавица снова засияла, – продолжил Таурин, – прежде чем запах смерти и крови успел выветриться, язычники вернулись. Они разрушили Сане, но так и не утолили жажду золота. Когда на Сене вновь показались драккары, я жил в монастыре. Я вернулся к привычному для себя распорядку, переписывал тексты, молился и пел.
За все это время Таурин не забыл ни одного псалма, он по-прежнему умел говорить и писать на латыни. Каждый день он учил новые буквы древнегреческого письма. Но не успел выучить их все, когда началась повторная осада Парижа. Она была не такой долгой и не такой жестокой, но на этот раз…
– Братья из монастыря Сен-Жермен сбежали в город, ведь там их защитили бы крепкие стены, – выдавил Таурин. – И я бежал с ними. Но на этот раз мы забыли реликвии святого Жермена, реликвии, которые норманны осквернили бы, сбросили бы в Сену или закололи бы ими ни в чем не повинных христиан. Поэтому аббат вынужден был послать кого-то за этими реликвиями. Но он выбрал для этих целей не взрослых монахов, а двух послушников. И меня. – Таурину не хватало воздуха, он задыхался. – Едва мы успели подойти к монастырю, как налетели северяне. Мы не смогли защитить реликвии. Мы и себя-то защитить не сумели. Они забрали все, что попалось им на глаза: дароносицы, золотые кубки, золоченые распятия, вяленое мясо, муку и вино из подвалов. – Он запнулся.
