Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении - Константин Константинович Абаза
По отъезде Вельяминова Правый фланг остался на попечении Кацырева, вождя сурового, но опытного.
А тогда опытность и храбрость заменяли силу. Река Кубань на протяжении 260 верст, от границ Черноморья до Баталпашинска, оборонялась только двумя полками: Кубанским и Кавказским, да пятью батальонами пехоты при 35 орудиях. Но это были особые «кавказские» солдаты. В шесть дней они проходили Кабарду, т. е. 300 верст, потому что иначе не поспевали бы всюду. Одевались они по-кавказски: в куртки разного покроя, лохматые черкесские шапки, пестрые рубахи и синие холщовые шаровары; навьюченные сверху донизу ранцами, сумками, метками, они, тем не менее, глядели отважно, врагам спуску не давали. Кацырев никогда не держал войска на виду, а размещал их или в ближайших селениях, или в скрытых местах лагерями; в нужную минуту он рассылал приказания собраться всем к назначенному месту. Никто никогда не знал, куда отряд будет направлен. «Веди на такое-то урочище», – говорил Кацырев проводнику, и тот вел, а проводники у него были лучшие, испытанные, потому что он золота не жалел. Войска делали переходы всегда по ночам. Поутру, на рассвете, они уже стояли перед аулом, и горе ждало виновных…
Много беглых кабардинцев, не желавших покориться русским, поселились на верхней Кубани, вошли в дружбу с черкесами и вместе составляли сильные партии, всегда готовые броситься то в Кабарду, то за Кубань. Из Кабарды они выселяли земляков; за Кубанью, как водится, громили станицы. Проходили целые годы, а беглые кабардинцы не унимались, так что стали сущим бедствием для поселений Правого фланга. Эти тревожные события вызвали еще раз генерала Вельяминова. Весною 1825 года он переправился через Кубань у Прочного окопа и на четвертый день похода разбил свой лагерь на берегах Лабы. Были сведения, что в аулах кабардинского князя Кара-Мурзина уже известно о приближении русских. Вельяминов отрядил князя Бековича-Черкасского с линейцами проверить справедливость слуха, а также подобрать баранту, покинутую горцам. Три с половиною сотни казаков переправились через Лабу, где сразу наткнулись на большой конский табун. Взятые под допрос, пастухи показали, что в аулах Кара-Мурзина, действительно, всю ночь не спали, но теперь, по всему видно, перестали тревожиться, полагая, что русский отряд еще далеко. Линейцы понеслись в карьер по отлогости горы Ахмет, пронеслись мимо бесленеевских аулов, где все спало, еще раз переправились через Лабу и очутились в узкой, точно расщепила, теснине. По одному, по два казаки поднимались все в гору, по едва приметной каменистой тропинке. Так карабкались они верст 20. С вершины последнего уступа перед ними открылся не простой аул, а целый городок, в котором находилось, по крайней мере, 200 укрепленных домов с узкими, как амбразуры, окошками. Отступать было уже поздно: сзади бесленевцы, спереди эта твердыня, где могут сейчас проснуться. Бекович знал своих закаленных сподвижников, знал, что их мужество возрастает вместе с опасностью. Он объехал ряды для того только, чтобы запретить казакам грабить, прежде чем кончится бой.
Занималась заря, тихая, прекрасная, вершины гор стали белеть. Казаки крикнули «ура!» и понеслись вихрем. Население встрепенулось, уже объятое пламенем; там и сям раздавались выстрелы, слышался треск горевших построек, клубы черного дыма поднимались к небу, омрачая румяное утро. Дадымов скакал впереди Кавказского полка и налетел на самого князя Кара-Мурзина, выскочившего из своей сакли полураздетым, с пистолетом в руках. Он выстрелил, но промахнулся. «Теперь ты мой!» – закричал Дадымов. Пуля поразила главного виновника похода в голову, он упал мертвым. Княгиня выбежала с мешком червонцев. Казаки мгновенно подхватили золото и понеслись дальше. Жена одного узденя высыпала кучу червонцев в яму, сама подожгла свой двор и сгорела вместе со всем добром. После боя во многих местах казаки находили слитки золота и серебра. Вообще, добыча была огромная. Князь Кара-Мурзин считался одним из богатейших владельцев, его всегда окружала многочисленная толпа узденей и джигитов. Казаки отогнали до 4000 голов скота и лошадей, пленные были отправлены вперед, под особым конвоем.
В лагерь на Лабе приехала раньше других вдова-княгиня, окутанная с ног до головы густым покрывалом. За ней подъехали другие, менее знатные, наконец, привезли детей. Вид пленниц был жалок. Одна молодая девушка, раненая в ногу, громко стонала, другая рвала свои длинные прекрасные волосы; там плакали навзрыд, тут безмолвно обнимались. Резвые дети разыскивали своих матерей, которые, несмотря на все ужасы прошедшей ночи, успели припасти для них кусочки родного чурека. Поодаль от других стояла, выпрямившись во весь рост, жена богатого узденя, красивая и статная, как черный лебедь, ее благородные черты лица были искажены и страхом, и горестью. Такое же страдание изображалось и на лицах почтительно ее окружавших молодых девушек, с длинными косами, в пестрых халатах. Утоливши первый голод и не понимая, что вокруг творится, резвые детишки забегали, стали прыгать, перекидываться друг через дружку, и такие откалывали штуки, что приводили в изумление наших солдат: «Ах, прах тебя побери, черномазый! Ну, коленце – в жисть не видал!».
Лабинцы и хоперцы
Оба Зеленчука, Большой и Малый, берега Белой Лабы прославились пластунством. Эту часть Линии оберегали лабинцы, сыны Украины, следовательно, братья черноморцев. Лабинская Линии, как одна из самых передовых и позже устроенных, состояла из ряда небольших укреплений, раскинутых на большом пространстве и соединенных цепью слабых постов. Многоводные реки, большие леса, заросли и болота, одним словом, все то, что облегчало нападение и затрудняло защиту, вызывали особую бдительность, чрезвычайную осторожность, тонкий расчет. Пластуны стали здесь первыми людьми. Пластуновали офицеры, простые казаки, дети; даже собаки приучались нажидать и выслеживать неприятеля. Ближайшими соседями лабинцев были хо-перцы, поселенные на верхней Кубани. По дружбе и соседству они делили с либинцами радости и горе линейной службы. Хоперцы так охохлачились, что в них даже трудно признать давний отпрыск Дона.
В конце сороковых годов Шамиль, в ту пору всесильный, прислал к закубанским горцам своего ставленника Магомет-Эмина, принявшего громкий титул шейха. Горцы ждали от него
