Богдан Сушинский - На острие меча
— Кажется, я и сам уже не верю этому, — мрачно, словно слова молитвы, пробубнил отец Григорий. — Потому и пришел к тебе. Я тут с татарами сражался. Наравне со всеми воинами. А сражаясь, дал обет: «Уцелею в бою — попрошусь к тому князю» — к тебе то есть. Разыщу и попрошусь в его дружину, в его полк — хоть мечником, хоть лучником.
— Ко мне в дружину?! Но святые нам не нужны. Принимаем только грешников. Страшных, закоренелых в грехах своих грешников.
— Поп — в дружину?! — не сдержался Улич. — Нас затюкают; вся Европа засмеет нас, князь!
— Почему засмеет? — возразил святой отец. — Разве мало известно имен святых отцов и монахов, прославившихся в боях и Крестовых походах?!
— Постой-постой, Улич, — упредил своего оруженосца полковник. — Так вы, отче, действительно решили снять рясу и остаться в панцирнике?
— Разве я стар? Мне тридцать четыре. Силы на иных троих хватит. Твоя правда, князь: нашему народу нужен меч-защитник. Могучий меч нужен — потому и прошусь к тебе в полк.
Гяур задумчиво посмотрел вдаль.
— Не могу я…
31
— Остановитесь! — ринулся вниз по склону полковник Остинский. — Прекратите бой. Одумайтесь же, во имя Святой Богородицы, покровительницы Польши!
Но рыцари если и замечали его, то лишь для того, чтобы продемонстрировать явное неподчинение. Один из них в пылу схватки так отмахнулся от начальника охраны, что чуть было не рассек его.
— Это повеление королевы! — убеждал их Остинский, отступая к краю «помоста». — Взгляните же на Тронный холм! Королевы уже нет!
— Да хоть бы ее вообще не было, — натужно прорычал князь Мечислав Оссолинский, племянник канцлера. — Зато здесь, передо мной, стоит Кочевский, и я не успокоюсь, пока не освящу свой меч его поганой кровью.
«Кажется, угадал, — похолодело под сердцем у полковника. — Надо же было жребию так удачно развести по враждующим отрядам двух соперников за руку княгини Ольштинской, да к тому же — из давно не терпящих друг друга семейств. Только этого не хватало!»
Но королеву все эти страсти уже действительно не волновали. Ее волнения и мысли были заняты сейчас совершенно иными событиями.
— Графиня д'Оранж, — обратилась она по-французски к фаворитке. — Как думаете, наша пылкая авантюристка достигла Каменца?
— Она достигла бы его, даже если бы крепость вместе с городом поглотила разверзшаяся бездна, — заверила ее Клавдия, воспользовавшись возможностью приблизиться к королеве. Слегка располневшая, но все еще старавшаяся не терять привлекательность своих призывно очерченных форм, графиня только недавно стала по-настоящему вхожей к королеве и теперь вовсю пыталась казаться незаменимой. — Надеюсь, что не сегодня завтра от нее прибудет гонец.
Услышав их разговор, поручик Кржижевский насторожился. Для него не было тайной, что под «пылкой авантюристкой» подразумевалась графиня де Ляфер.
— Надо бы получше присмотреться к этой воспитаннице пансиона маркизы Дельпомас, как считаете, гусар его величества? — очень точно определила его интерес королева.
— Если уж в Польше объявилась настоящая французская заговорщица, ее нужно или сразу же изгонять за пределы страны, или постоянно держать при себе.
— Браво, поручик, — жеманно поддержала его д'Оранж, но сразу же была осажена испепеляющим взглядом королевы. Ее величество терпеть не могла, когда в общение с поручиком вмешивался кто-либо, пусть даже графиня д'Оранж, знавшая больше личных секретов королевы, чем она сама. А с поручиком Мария Гонзага беседовала все чаще, не стесняясь понимающих ухмылок придворных.
— Вам, с вашей прозорливостью, сам бог велел завтра же отправляться в Каменец и доставить заговорщицу сюда.
Лицо поручика едва заметно покраснело от напряжения. «Арестовать?» — вычитала в его глазах королева, отлично понимая, что поручику не хотелось бы оказываться человеком, которому придется заковывать графиню в цепи. Да и кто, зная характер графини де Ляфер, ее нрав и связи, захочет взвалить на себя крест Понтия Пилата?
— Вместе со слепой ведьмой-провидицей, — успокоила его Мария Гонзага. — Боюсь, что мне понадобится их искусство видеть то, чего никогда не было и не будет.
— Речь идет о нетитулованной графине Ольбрыхской? — вновь продемонстрировал свою прозорливость поручик, чем немало удивил королеву.
— Однако, господин Кржижевский! — насторожилась она. — Оказывается, от вас вообще трудно что-либо скрыть.
— А зачем скрывать, ваше величество? — простодушно молвил гусар. — Какой в этом смысл? Я настолько предан вам, что чем больше осведомлен о ваших тайных порывах, тем больше у меня возможности вовремя прийти вам на помощь.
Королева кивнула, и вновь тронула коня.
— Я остановил это побоище, ваше величество, — известил ее полковник Остинский. — Раненым помогает лекарь!
— Напрасно, — вполголоса обронила королева. — Чем больше этих болезненно «гоноровых» аристократов погибнет, тем больше уверенности, что выживет сама Польша.
«Святые слова, — решительно поддержал ее поручик, хотя и не решился высказать свое мнение вслух. — Чем больше погибнет шляхтичей, тем больше уверенности, что выживет сама Польша. Изречение, достойное летописи».
— Так вы готовы отправиться в путь, поручик Кржижевский? — перестала королева замечать полковника Остинского.
— Завтра же, если так будет велено.
— Считайте, что уже велено, гусар. В замке вы получите более подробные указания.
32
Де Боплану было за сорок. Некогда темные курчавые волосы его успели покрыться пепельной проседью. На бледном уставшем лице все казалось невыразительным, кроме больших коричневых глаз, источавших грусть и скорбную усталость человека, который требовал от этого мира только одного — чтобы его, наконец, оставили в покое, то есть как можно скорее вернули к чертежам, книгам и картам-планам.
Да, и к картам тоже. Сирко знал об этом. Комендант Каменецкой крепости дважды показывал ему карты Польши и Подолии, с огромным почтением подчеркивая: «Искусно начерчены, а?! Самим Бопланом. Во Франции его почитают как талантливейшего картографа. Да и в Варшаве — тоже».
— Полковник Сирко? — предстал он перед своим освободителем. — Весьма признателен. Вот уж не думал, что на окраинах этого тихого райского городка может подстерегать такая опасность. Словом, если бы не вы…
— Если бы не судьба… — черство прервал его словоизлияние Сирко. — И не будем об этом.
— Как прикажете, полковник, как прикажете. Кстати, я хотел бы знать, кто я теперь: ваш пленник, ваш вечный должник?
