Михаил Попов - Барбаросса
Барбаросса внимал всем этим разоблачениям почти безучастно. Он отлично понимал, для кого предназначен костер во дворе тюрьмы, но и это его, казалось, волновало не очень.
Дело было сделано, и отец Хавьер, подойдя к его преосвященству, спросил:
– Прикажете начинать?
Кардинал Хименес встрепенулся:
– Что начинать? По-моему, все уже закончено.
– Вот именно, ваше преосвященство. Поскольку имя этого человека выяснено, вина его доказана, судебной ошибки быть не может, я счел бы разумным не откладывать казнь ни на один лишний час. Хитрость, изворотливость этого человека чрезвычайны. Об этом вы осведомлены не хуже моего.
– Вы боитесь, что он может сбежать?
– Я хочу сжечь его как можно скорее.
Кардинал обессиленно закрыл глаза, он не был похож на человека, достигшего венца своих мечтаний.
– Почему вы медлите, ваше преосвященство?! – В голосе святого отца проступила явная тревога.
– А вы уверены, что сейчас сжигаем именно его?
– Я уверен, что мы сжигаем Харуджа, Краснобородого, Барбароссу, сжигаем того, кто на сей момент является антихристом в облике человеческом. Мы все сделаем по правилам. Мы проткнем его серебряной шпагой, мы проткнем его осиновым колом и испепелим.
Кардинал вздохнул тяжело и длинно.
– Но взгляните на него, разве этот изможденный, безразличный ко всему человек, этот жалкий инвалид с тусклым взглядом антихрист?!
– Вы хотите сохранить ему жизнь?! – потрясенно спросил отец Хавьер.
Кардинал слабо усмехнулся и помотал головой:
– Я хочу только одного, чтобы мы убили именно того врага, ради которого затеян наш необъявленный крестовый поход.
– А, понял, вы сомневаетесь. Но ведь ваши сомнения не явились сами собой, это он породил их в вас. Он может, если пожелает, выглядеть и несчастным и ничтожным. Когда ему нужно. Даже вы, ваше преосвященство, поддались на его уловки. Воистину он обладает властью над сердцами.
На лестнице внизу раздался шум. Кто-то требовал, чтобы его немедленно пропустили к кардиналу.
– Кто там? – крикнул полковник Комарес.
Оказалось, гонец от капитана де Варгаса. Он был тут же пропущен. Это был сержант Логроньо. Весь в пылии, в грязи, но глаза сияют.
– Вот! – В вытянутой руке сержанта был кожаный мешок, завязанный у горла.
– Развяжи,– мрачно приказал отец Хавьер, в его сердце зашевелилось неприятное предчувствие.
На розовые плиты вывалилась с глухим стуком отрубленная человеческая голова.
– Что это такое?! – неприязненно поинтересовался кардинал.
– Это голова человека, убитого капитаном де Варгасом позавчера днем у скотного загона возле Рио-Са-ладо. Он командовал всадниками, бежавшими из Мешуара, по дороге они разбрасывали золотые монеты. У этого человека не оказалось под халатом левой руки.
Логроньо отрапортовал единым духом все, что ему было велено сообщить, и очень удивился, что никто из важных господ не радуется его сообщению и зрелищу отрубленной головы Харуджа. Кардинал пристально посмотрел на святого отца.
Зульфия, дочь Аттара эль-Араби, не издав ни единого звука, упала на пол.
За спинами сбежавшихся к ней раздался тихий, ехидный смех. Смеялся однорукий пленник.
Теперь к нему обратились вопросительные взгляды.
– Одного вы уже зарубили, второго сейчас сожжете, пора подумать над тем, что вы будете делать с третьим Харуджем.
Отец Хавьер не утратил самообладания:
– Принесите воды, плесните ей в лицо.
Не без труда женщину привели в чувство. Перекрестившись несколько раз, отец Хавьер взял за волосы отрубленную голову и подошел к дочери Аттара эль-Араби.
– Скажи мне, это голова Фикрета?
Она лишь слабо кивнула и снова обессиленно повисла на руках тех, кто ее поддерживал.
– Об этом было нетрудно догадаться, старик.
Отец Хавьер отдал голову стражнику, вытер пальцы салфеткой, взятой с кардинальского стола. Подошел к Харуджу.
– Он дал отрубить себе руку по твоему приказу?
– Он умолял меня дать ему это сделать.
– Зачем?
– Я сказал ему, что наступают тяжелые времена. Мне может понадобиться двойник. Самая главная моя примета – это отсутствие левой руки. Они с Абдаллой бросили жребий, кому достанется честь сделаться моим тайным двойником.
Монах негромко сказал полковнику Комаресу:
– Волоките его вниз.
Утром следующего дня кардинал и отец Хавьер, сидя все на той же площадке под мягко хлопающим тентом, пили целебный настой из местных трав и закусывали вяленым инжиром. Попутно беседовали о вещах, не имеющих никакого отношения к вчерашнему фейерверку событий. Говорили о Карле и о том, что его фламандские друзья потеряли всякий стыд. Об опасности восстания, могущего последовать в ответ на грабительские действия иноземцев. Говорили о здоровье Папы Льва и о том, что сильнее всего подрывает это здоровье. Кардинал упомянул и о событиях в Германии, в частности подробно и дельно опроверг все девяносто пять тезисов Лютера против индульгенций[51].
– Говорят, ваше преосвященство, что после этого он сделал к этим тезисам пояснение, где все же утверждает, что все верующие обязаны повиноваться мирским властям.
Кардинал ничего не ответил святому отцу, потому что раздался пушечный выстрел.
Оба старика повернули в сторону порта свои головы. Они знали, по какому поводу стрельба. Это летел над морскими водами прах сарацинского пирата Харуджа, коим, во исполнение кардинальских предписаний, была заряжена самая мощная пушка оранского форта.
Дон Хименес перекрестился.
То же сделал и отец Хавьер.
– Слава Богу.
– Слава Богу.
Старики одновременно отхлебнули целебного напитка. Можно было спокойно вернуться к разговору о беспорядках в Германии. Какой все-таки там занимаются ерундой! Откуда им всем знать, где творятся главные подвиги во славу христианской веры?
Явился полковник Комарес. С каким-то докладом. Чтобы избавить его от необходимости говорить, кардинал улыбнулся:
– Мы все слышали, полковник.
Комарес выглядел как-то странно, он совсем не был похож на человека, у которого все неприятности позади. Чашка задрожала в пальцах у его преосвященства. Отец Хавьер тоже обратил внимание на облик полковника.
– Говорите же, что там у вас? Харудж ожил?
Глаза полковника сделались безумны.
– Да говорите же!
– Алжир пал.
– Что значит «пал»?! Кто на него мог напасть? Мы ни с кем больше здесь не воюем!
– Мартин де Варгас до последнего защищал Пеньон и погиб последним.
– Кто, скажите наконец, на нас напал?! – Голос кардинала был подобен голосу Зевса.
Комарес развел руками:
– Барбаросса.
