Тот, кто утопил мир - Шелли Паркер-Чан
До сих пор было трудно вдохнуть. Игры играми, но ненастоящие чувства догнали его наяву, точно привидение. В горле запершило, и Баосян чуть не поперхнулся от злости на себя. Надо же, какая глупость. Он что, совсем собой не владеет? В реальности брат ненавидел его. Зачем разум сотворил больную иллюзию обратного, заставил Баосяна не только поверить, но и пожелать любви брата? Он сел на постели, тяжело дыша.
Третий Принц заворочался во сне, забросил руку туда, где минуту назад лежал Баосян.
А если бы мне такое приснилось накануне визита к Мадам Чжан, подумал Баосян, меня бы это остановило? Хотя какая теперь разница. Он обхватил колени, пытаясь сдержать сухие рыдания. Что сделано, того не воротишь.
Снаружи слабо застучали копыта. Кто-то едет. Стук, наверное, его и разбудил. Самый подходящий час — холодное междувременье, от третьей до четвертой стражи. В это время ночи рождаются дети, умирают старики, тьма кажется бесконечной. В самый раз оплакивать жестокую грезу, в которую не поверит и ребенок.
Наконец он кое-как оделся и выскользнул в длинный стылый коридор. Может, это даже был коридор из сна. Призрак шел за ним по пятам, но Баосян не оборачивался.
Он вышел в гостиную и стал ждать, пока вестник не переполошит весь дом новостью: Императрица мертва.
* * *
Когда прибыли Баосян и Третий Принц, Госпожа Ки уже стояла на коленях в снегу на ступенях Зала Великого Сияния, простоволосая, в одной только светлой рубахе. Хотя снегопад прекратился некоторое время назад, вокруг было белым-бело. Словно снежинки застыли в неподвижном воздухе. Казалось, что все здания, кроме этого, утонули в тумане. Не было стен и города за ними, исчез мир. Осталось только его пустое сердце. Красные колонны в вышине алели, как потеки крови.
Несмотря на потрясение, Госпожа Ки сохранила хладнокровный вид. Она казалась маленькой и хрупкой на фоне пейзажа, словно украшение из белого нефрита, которое вот-вот затеряется в снегу. Каждой скорбной линией своего тела она стремилась к Великому Хану. Тот стоял на верхней ступени лестницы и жег ее яростным взглядом. Наложница молча умоляла вспомнить, что он любил ее. Поверить, что она невиновна.
Третий Принц протолкался сквозь толпу чиновников и кинулся через заснеженную площадь к матери. Та на него даже не взглянула, но Баосян заметил, как вдруг напряглись ее плечи. Госпожа Ки не хотела, чтобы ее сын тут был. Боялась, что он усугубит ситуацию.
— Назад, Третий Принц! — крикнул Великий Хан и в ярости махнул рукой, словно всерьез хотел смести сына с глаз долой. Неуверенно помедлив, словно ожидая реакции матери, Третий Принц встал и отступил на несколько шагов. От него веяло обидой. Смерть Императрицы сделала его единственным наследником, но не любимым сыном. Как потерянный, он стоял в белой пустоте между склонившейся в мольбе матерью и одетой в багрянец толпой.
Баосян отвлекся и, точно конь, прянул на необычный звук. Тот раздавался где-то вдали, за пределами слышимости. Что, что? Не разобрать. Но в любом случае нечто из ряда вон. Вроде стука бамбуковой колотушки торговца, напоминавшей о его кошмарах. Дрожа, Баосян нутром чуял: это тот самый звук! Он знал: если расслышать его как следует — понять, что это такое, — случится неимоверно ужасное.
— Все готово, — Сейхан просочился сквозь толпу чиновников и встал рядом с Баосяном. — Только зачем наложница убила Императрицу? Я думал, она хочет устроить выкидыш.
Баосян рассеянно ответил:
— Она так и собиралась.
— Снадобье не подействовало как надо? С девушкой ведь сработало.
Над головами разнесся зычный голос Великого Хана:
— Наложница слишком много возомнила о моей к ней благосклонности, раз посмела нанести такой урон нам, Императору и всей Великой Юани!
— Императрица не была беременна, — пояснил Баосян. — Она притворялась. Ну чтобы Великий Хан не разжаловал ее и не провозгласил Императрицей Госпожу Ки. А то снадобье предназначено для одной цели. Женщины, которые его часто применяют, знают, чем это чревато. Если беременности нет, снадобье отравит саму женщину.
Он не мог отвлечься от того звука. Ему смутно казалось, что это музыка, но музыка без нот. Ее играли не человеческие руки, и не дыхание смертного ее рождало. Захотелось, как в детстве, сжаться в комок, закрыть уши руками и вопить, пока не прогонишь цепкий ужас. Волны страха окатывали Баосяна одна за другой. Он покрылся испариной, будто отравили его самого. У Баосяна вырвалось:
— Чертов звук! Я сейчас рехнусь.
Госпожа Ки плакала и рвала на себе волосы. Возможно, еще ни одна женщина за всю историю империи не рыдала так живописно. Холод усиливал очарование, завораживал, превращал ее в хрупкую ледяную фигурку. То было не просто изысканное представление. То было лучшее представление женщины, которая — единственная из всех девушек меж четырех океанов — сумела привлечь и удержать внимание Сына Неба. Она произнесла с тихой, надрывающей сердце гордостью:
— Эта недостойная женщина будет верна Великому Хану до самой смерти. Она никогда не желала причинить ему даже минутного неудовольствия! Если судьба ее — пасть жертвой несправедливых обвинений, она охотно примет наказание, раз больше ничем не может услужить своему любимому супругу, Великому Хану.
Сейхан нахмурился.
— Какой еще звук?
— Несправедливых обвинений? — воскликнул Хан. — А не вы ли пылали завистью к положению Императрицы, Госпожа Ки?
— Разве могла эта женщина почувствовать что-нибудь, кроме радости, узнав, что ее сестра Императрица носит под сердцем сына Великого Хана? — заплакала Госпожа Ки. — Я молилась за здоровье Императрицы и будущего ребенка, молилась, чтобы родился сын, и Великий Хан мог сам избрать себе наследника. Я всегда больше пеклась не о собственном отпрыске, а о процветании и вечном царствовании нашей династии!
— Вот этот стук, — шептал Баосян. — Ты что, не слышишь? Там, далеко. Прислушайся же.
Чудилось в нем что-то неправильное. Звук принадлежал сновидениям, и от него можно было спастись, проснувшись. А сейчас он звучал наяву, и Баосяну казалось, будто мир перевернулся с ног на голову. Все разбилось и разлилось, сон смешался с явью. Его словно вывернули наизнанку, чернотой наружу. Баосян был на грани обморока. Воздуха не хватало.
Третий Принц поморщился, слушая речь Госпожи Ки. Мать, которую сын боготворил, во всеуслышание говорила то, чего он в душе боялся больше всего. Третий Принц не верил, но надеялся. Теперь надежда испарилась, и это ясно читалось по его лицу.
Но лицо Великого Хана смягчилось. Такую власть имела над ним Госпожа Ки. И, возможно, в какой-нибудь другой день это бы ее спасло.
Рябь побежала
