Рафаэль Сабатини - Фаворит короля
– Я принес вашей светлости весточку надежды.
– Надежды? – эхом переспросила она, и печаль, прозвучавшая в ее голосе, поразила его даже больше, чем если бы она сейчас перед ним расплакалась.
Он, подобно многим, не скрывал своего отвращения к женщине, которая толкнула других на преступление и на виселицу. Но сейчас, заметив ее бледность, хрупкость, взглянув в это светившееся уже небесным светом лицо, он не чувствовал ничего, кроме жалости. Он даже усомнился в ее вине.
– Да, надежды на королевскую милость, – объяснил он.
– Единственная милость, которой я жажду, – ответила она, – как можно скорее… пройти через этот чудовищный процесс.
– В ваших собственных силах, миледи, сделать испытание менее тяжким. Вы можете сразу же признать свою вину, согласиться на приговор, и тогда суд будет не более чем формальностью. Но приговор не приведут в исполнение: его величество обещал вам помилование, если вы признаете вину.
– Признаю? – снова отозвалась она,
Он подумал, что она сомневается в необходимости признания, что она все еще надеется оспорить выдвинутые против нее обвинения, доказать их недостаточность. Чтобы рассеять ее иллюзии, он вкратце пересказал ей все, что показывали на суде Вестон, Тернер и Франклин, объяснил, как тесно переплетены их показания. Она не проявляла никакого интереса, пока он не упомянул имени сэра Дэвида Вуда, который сам вызвался в свидетели и сообщил, что она хотела нанять его для убийства Овербери. Тут она с грустной улыбкой взглянула на лорда Хэя.
– Даже он! – воскликнула ее светлость и медленно покачала головой. – Этих несчастных я еще могу понять. Чтобы спасти свои жизни, они взвалили всю вину на меня, впрочем, я действительно одна во всем виновата.
Это было далеко не так, если учесть, что Анна Тернер оказалась той искусительницей, которая и толкнула графиню на преступную мысль.
– Но сэр Дэвид! Он состоял при моем дяде и был многим ему обязан. Однажды он признался мне в любви и поклялся быть вечным слугой. Так вот какова оказалась его служба! Он ведь ничего не выигрывал от моего падения, и все же не мог удержаться, чтобы не предать меня еще большему позору. Ну, Бог с ним. Сейчас это уже ничего не значит.
– Однако, мадам, это еще более укрепляет возведенные вокруг вас стены. Вот почему я от имени его величества настоятельно рекомендую вам сделать полное признание, тем самым разоружив суд.
Она встала. На щеках ее появился румянец – казалось, ее охватил порыв страсти.
– То, что его величество просит меня сделать ради его помилования, я и так уже решила сделать, но по другой причине – ради любви!
– Что вы имеете в виду, мадам?
– Что я имею в виду? Неужели это не ясно? Неужели я должна сама говорить о той малости хорошего, что еще осталось во мне? Неужели даже после всего, что стало обо мне известно, вы не понимаете, что моей звездой на этом страшном пути была любовь к Робину? Да, Богу известно, что я пришла ко злу. Но неужели вы думаете, что поступками моими руководило именно зло? О, милорд, любовь сама по себе не может быть злом или добром. Она – просто любовь. Всепоглощающее желание обладать и быть в полной власти того, кем владеешь сама. И если это желание действительно беспредельно, ради него можно пойти на все. Если ради этого надо прибегнуть ко злу, – человек выбирает зло так же свободно, как если бы выбирал добро.
Лорд Хэй был потрясен страстностью этой речи. Она умолкла, потом заговорила вновь, уже тише и спокойнее:
– К чему, милорд, я все это говорю? Передайте его величеству, что я полностью и без всяких оговорок признаю свою вину, я это уже давно решила, но не из надежды на помилование, не ради сохранения жизни, которая мне теперь не мила. Я признаю свою вину, ибо если я буду ее отрицать, если хоть словом попытаюсь оспорить сотканные против меня обвинения, я подвергну опасности Робина, которого и так подозревают только потому, что он мой муж. Мое признание полностью снимет с него подозрения. Пусть все увидят, что за Робином нет никакой вины, что ни одно слово не может быть произнесено в упрек ему. Вот почему я признаюсь, вот почему я возьму всю вину на себя, ибо я действительно виновата. И только этим я смогу свою вину искупить!
Смертельно утомленная этой речью, она вновь опустилась в кресло и сложила руки на коленях. Его светлость в растерянности стоял перед нею, а потом низко поклонился и так, в поклоне, произнес:
– Мадам, ваша решимость заслуживает самых высоких похвал. Я передам ваши слова его величеству. И я буду молиться за то, чтобы дни ваши продлились.
– Ах, не молитесь за это! Не молитесь! Просто передайте его величеству, что я ни в какие сделки не вступаю. Я не прошу и не желаю милости. Единственное, чего я жажду – исполнить свой последний долг перед Робином.
Его светлость удалился в странном настроении – жалость в нем боролась с чем-то вроде удовлетворения: ему удалось выполнить приказ короля, его величество будет доволен. И если бы такого же результата удалось добиться в разговоре с лордом Сомерсетом, радости его величества не будет пределов.
Поджидавший комендант провел его светлость по мрачным сырым проходам, по бесчисленным лестницам к графу.
Когда лорда Хэя ввели в камеру, Сомерсет что-то увлеченно писал. Посетитель был потрясен теми переменами, которые произошли в облике старого знакомого за несколько месяцев заключения. Прекрасные золотые волосы, всегда завитые и расчесанные, свисали теперь длинными прямыми прядями, в них появилась седина. Лицо исхудало, побледнело, казалось, сквозь кожу просвечивают кости черепа. Глаза, прежде глядевшие ясно и повелительно, потускнели, покраснели и ввалились. Некогда элегантный господин был одет в грязноватый лиловый халат, распахнутый на груди, на ногах – ночные туфли, черные шелковые чулки складками собрались на щиколотках.
Он был явно раздражен тем, что его оторвали от занятия, но, увидев лорда Хэя, вскочил и уставился на того, кто когда-то был его патроном, потом – соискателем его милостей, затем – одним из врагов, а сейчас, когда звезда Сомерсета закатилась, – могущественным придворным, обласканным королевскими благостями.
– Милорд! – только и мог воскликнуть Сомерсет, и в возгласе этом прозвучали и удивление, и горечь.
– Я явился к вам от короля, – сразу же объявил лорд Хэй и приступил к изложению того, что ему поручили передать. – Робин, его величество крайне расстроен вашим посланием, в котором вы называете его соучастником вашего преступления.
– Моего преступления?! – Лицо Сомерсета исказил гнев. – Моего преступления! Значит, он твердо решил свалить все на меня? Отлично. Но мы еще посмотрим. Его величество пожалеет, когда я заявлю, что он вознамерился сделать из меня козла отпущения за деяние, совершенное им самим. Передайте ему, что если я предстану перед судом, я скажу их милостям членам комиссии, что я не Балмерино и не граф Гаури, и что если он желает заставить меня молчать, пусть пришлет Хаддингтона, чтобы тот убил меня, как убил Гаури. Если он настаивает на разбирательстве в Вестминстер-холле, я не стану молчать, я никогда не соглашусь взять на себя его позор.
