Александр Косарев - Глаз Лобенгулы
Я потянулся к выпавшему из его руки пистолету и вдруг увидел, что Найтли, неуклюже согнувшись, тоже оседает на пол. В глазах у меня потемнело. Забыв обо всем, я метнулся к ней, подхватил на руки и бросился к выходу. Миновав коридор, ударом ноги выбил дощатую входную дверь вместе с косяком. Уложив девушку прямо на дверное полотно, осторожно ощупал ее курточку: кровь сочилась из-под правой руки. Секунда — и вот оно, зловещее пулевое отверстие! По счастью, рана оказалась неопасной (пуля задела мягкие ткани плеча сантиметрах в десяти выше локтя), поэтому остановить кровь с помощью жгута, скрученного из носового платка, было для меня делом одной минуты. Найтли открыла глаза и взглянула на меня, словно подстреленный олененок Бэмби:
— Я умру?
— Ну что ты, солнышко, о чем ты говоришь? — погладил я ее по щеке. — Уже завтра сможешь снова сесть в седло.
— Мне больно, — пожаловалась она, болезненно морщась.
— Сейчас мы найдем врача, и он тебя перевяжет, — успокаивающе поправил я ее непослушные волосы. — Сделает прививку, снотворное даст. Завтра проснешься и даже не вспомнишь о своей царапине.
— Правда? — девушка доверчиво распахнула бездонные глаза.
— Конечно, правда, — ответил я и помог ей сесть, прислонив спиной к стене здания полицейского участка. — Видишь, ты уже можешь сидеть. А еще через пару минут и ходить начнешь…
Рядом загремели казенные ботинки, и в дверном проеме показались комендант и двое полицейских, придерживающих за руки арестованного Вилли.
— Ты еще жив?! — с досадой воскликнул Зомфельд, увидев меня. — Странно… Обычно я с такого расстояния не промахиваюсь…
— Я тоже, — ответил я сокрушительным хуком в его челюсть.
Зомфельд деревянно стукнулся затылком об изуродованный дверной косяк и начал заваливаться вперед. Полицейские поначалу слегка растерялись, но в последний момент успели всё же подхватить его и удержать от падения.
— Что с девушкой? — поинтересовался комендант. — Рана серьезная?
— На мой дилетантский взгляд — не очень, — пожал я плечами. — Но лучше всё-таки показать ее доктору.
— Идемте, я вас отведу. Здесь совсем недалеко, метров двести…
Моя мечта лишний раз подержать Найтли на руках не сбылась: комендант решительно подхватил девушку справа, и мне осталось лишь трепетно поддерживать ее под руку с другой стороны. Позади нас полицейские с негромкой руганью волокли немца, всё еще пребывающего в нокауте.
Бедный врач, со старомодным стетоскопом в кармане, долго не мог взять в толк, за кого из пациентов ему следует браться в первую очередь: за бесчувственно обмякшего рослого мужчину или за вполне уже бодро настроенную рыжеволосую красавицу? Мне пришлось на пальцах объяснить ему ситуацию, и в последующие двадцать минут доктор усердно пользовал Найтли, а срочно примчавшаяся из соседнего кабинета дородная сестра милосердия «реанимировала» напрочь отключившегося Зомфельда.
Разумеется, на этом дело не закончилось. После похода к местным лекарям меня вновь потащили в участок, где заставили ответить на тысячу новых вопросов, подписать несколько протоколов и даже оставить отпечатки пальцев на каких-то бумажных полосках. К счастью, предварительно мне удалось убедить коменданта отправить девушку в дом, где находился мой дядя. Таксиди Квенту, живо сообразив, что ему же будет спокойнее, если все участники столь необычного происшествия соберутся в одном месте, не упорствовал. Меньше всех повезло полицейскому писцу: получив от Вилли две пули в грудь, он умер, не приходя в сознание. Самого же Вилли, откачав, посадили в изолятор.
Деньги мне, правда, не вернули, заявив, что вопрос с ними будет решен лишь после завершения следствия. Тогда я написал заявление, в котором отказался от всей суммы в пользу Найтли, указав в примечании, что деньги могут быть потрачены только на специальное медицинское сопровождение девушки через пограничный кордон. Комендант клятвенно пообещал обеспечить команду медиков, и теперь я за Найтли был вполне спокоен.
Из-за всех этих треволнений в снимаемую нами хатку я приволокся в тот день только к девяти вечера и, хоть и падал с ног от голода и усталости, принялся ухаживать за своими «пациентами». Накормив и напоив их, тоже что-то поклевал, после чего, присев на полати в ногах у Найтли, погрузился в невеселые думы.
«Надо как можно скорее выбираться из этого проклятого места, — лениво поползли по извилинам привычные мысли. — За какие-то два дня случилось столько всего, что у других и за пять лет не происходит. Страшно даже подумать, что может произойти завтра… Самое лучшее будет отчалить прямо сегодня ночью, пока местные мальчишки не нашли и не распотрошили надувной плот. Вдруг наш милейший Таксиди Квенту хорошенько проанализирует сегодняшние события и примется за меня по полной программе? Нет, надо отчаливать сегодня, когда стемнеет…»
— Алекс… Санья, — пощекотала меня пальцем ноги Найтли, — о чем ты думаешь?
— О том, — не стал я таиться, — что этой ночью нам с дядей придется покинуть Пафури.
— Разве мы не вместе вернемся в Йоханнесбург? — тревожно заблестели ее глаза.
— У меня просрочена виза въезда в ЮАР, — развел я руками. — Если б не козни Вилли, мы бы успели, но… Эх, да что теперь говорить! А чтобы получить новую, надо добраться до столицы. Вряд ли мы с дядей преодолеем такое громадное расстояние — на всех дорогах заслоны и военные посты. Но и здесь мы тоже оставаться не можем: боюсь, меня не выпустят из Пафури, пока дело с ранением Зомфельда не будет завершено и юридически оформлено. Так что единственный выход — улизнуть сегодня ночью. Нам нужно как можно скорее добраться до госпиталя ООН: дядя нуждается в срочной операции, а я — во временных документах… Да и денег у нас осталось в обрез…
— Возьми свой алмаз обратно, — не колеблясь ни секунды, предложила Найтли. — Наверное, он стоит безумно дорого.
— Эх, девочка ты моя наивная, — горько вздохнул я. — Если 6 его можно было продать хотя бы за десятую часть стоимости! Но там, где идет война, в цене, увы, лишь патроны да хлеб. Кто станет тратить деньги на безделушки, когда их не хватает для более необходимых вещей? Нет уж, оставь камушек у себя и постарайся, чтобы его не обнаружили на таможне.
— Не найдут, я хитрая, — зарделась девушка. И тут же спросила: — А почему ты всё время называешь меня разными ласковыми именами? Я что… нравлюсь тебе?
Вопрос застиг меня врасплох, и теперь уже мои щеки заполыхали жаром.
— Конечно же, нравишься. Ты смелая и веселая девушка, очень красивая… Ты всем нравишься.
— Я не про всех спрашиваю, — потянула Найтли меня за руку, призывая сесть поближе. — Раньше мне казалось, — продолжила она совсем тихо, чтобы слышал лишь я один, — что, полюбив кого-нибудь, я отдам себя этому человеку всю без остатка. И этот человек тоже будет жить только мной одной, поскольку в этом и состоит счастье. А здесь что-то во мне поменялось… Взять хотя бы Вилли: он целый год твердил, какая я хорошая и замечательная, с каким вкусом одеваюсь, как красиво играю в теннис… Это ведь он рассказал мне, для чего ты едешь в Мозамбик. Такие сказки рассказывал, так завлекал интересным путешествием! И что в итоге? Оказалось, он просто бессовестно меня использовал. Горько и обидно…
