Симона Вилар - Поединок соперниц
— Нет!
Этот крик сам собой сорвался с моих уст. Расталкивая толпу, я кинулась было к Эдгару. Но не успела, кто-то удержал меня. Грубая рука вцепилась мне в волосы, запрокинула голову так, что я чуть не упала. Я застыла, увидев у своих глаз острие кинжала.
— А если мы поступим так, Эдгар?
Это сказал Хорса.
— Если мы сделаем заложницей твою Фею Туманов?
Хорса удерживал меня за волосы, но я могла видеть Эдгара, который поднялся на груду камней у входа. Сверху вниз он глядел на меня, и в красноватом свете факелов было заметно, как меняется его лицо. Сначала удивление, потом волнение, снова удивление.
Хорса держал меня так, что я невольно выгнулась назад, полы моей накидки разошлись, стал виден обтянутый тканью платья живот. Глаза Эдгара расширились, он судорожно глотнул. Потом лицо его стало жестким, напряженным. Теперь он глядел на Хорсу.
— Отпусти Гиту, Хорса.
— Это если я сочту нужным. Эй, спокойно, спокойно, Эдгар. Не то…
Я почувствовала, как острие кинжала Хорсы уперлось мне в горло. От страха зажмурилась.
Голос Хорсы звучал удивительно спокойно.
— Сейчас ты выйдешь отсюда, Эдгар, и велишь людям короля убираться. Иначе… Клянусь всеми чертями ада, я лично перережу горло твоей потаскухе. Или еще лучше — мы вспорем ее пузо и поглядим, кого она понесла от тебя. Ты сам сможешь определить, кого ей сделал, когда мы выбросим этот окровавленный сгусток на снег. И…
Он больше ничего не сказал. Hо рука с кинжалом больше не маячила у меня перед глазами, пальцы, удерживающие меня за волосы, разжались. И тело Хорсы рухнуло у моих ног.
— Хорса из Фелинга всегда был слишком горяч, — спокойно произнес толстяк Бранд и отбросил камень, которым оглушил его. — Прости, Эдгар.
У меня подкашивались ноги. Чтобы устоять, я непроизвольно сделала шаг вперед. И тут же оказалась в объятиях Эдгара.
Это было как чудо. Он обнимал меня, обнимал сильно, но и так бережно. И, хмелея от счастья, забыв все страхи, я блаженно склонила голову на мех его плеча. Самые надежные, самые ласковые руки на свете… Эдгар нежно потерся щекой о мои волосы. Я слышала его дыхание совсем близко, различала быстрые удары его сердца.
— Родная моя… Почему? Как же ты могла, зачем таила от меня столько времени?
Я медленно открыла глаза, возвращаясь в реальный мир.
— Какое это имеет значение? У тебя ведь есть супруга.
Я все же разомкнула обнимавшие меня руки. Смогла поглядеть ему в лицо.
— Я не была с мятежниками, сэр. Просто привела к ним Ральфа, чтобы пояснить все. Ральф де Брийар поможет вам уладить это дело.
Я отступила, и Эдгар, справившись с волнением, обратился к саксам. Один за другим они начали покидать дымный подвал. Вынесли и Хорсу.
Я сидела, отвернувшись к стене. Рядом была только Элдра. Но она отступила, когда приблизился граф, присел рядом. Это было невыносимо.
— Уходи, Эдгар.
Он повиновался. А я расплакалась. Мне было плохо, и опять заныла поясница. Так, зареванная, я и вышла наружу. Щурясь от слепящего на морозном солнце снега, не глядя по сторонам, дошла до носилок.
Утрэд помог мне забраться в них. Я была, как куль с мукой — тяжелая, неповоротливая. Я хотела домой. Элдра устроилась подле меня, обняла, и я могла всласть выплакаться на ее груди. Потом, сквозь всхлипывания, спросила, как уладились ее дела с Альриком. Оказывается, она все же созналась ему. Меж ними не должно быть тайн — так решила она. Альрик же сказал, что дитя ни в чем не повинно и не должно страдать, но он будет надеяться, что ее ребенок от него. Я же подумала, что все равно зря она открылась. Конечно, муж любит ее, однако на ее ребенке всю жизнь будет лежать печать подозрения. И еще я удивилась, насколько циничной стала за это время.
Мы все ехали и ехали. Миновали лес, двигались вдоль замерзшей ленты реки Нар. День был светлый, ясный. А вот мне становилось все хуже.
Издали долетел звон колоколов. Элдра, приподняв занавеску носилок, с улыбкой глядела на колокольню церквушки в снегах.
— О небо, Гита, ведь сегодня же сочельник!
Она повернулась ко мне, и улыбка сошла с ее лица. Крикнула Утрэду, чтобы гнал коней как можно быстрее.
Меня совсем замутило от тряски. Я то и дело цеплялась за Элдру, кусала губы. Что, если роды начнутся еще в пути? Однако небо смилостивилось надо мной. И хотя мы добрались до Тауэр-Вейк, когда уже стемнело, я все же смогла сама выйти из носилок. Правда, тут бы и упала, если бы Утрэд не подхватил меня на руки, не внес в башню.
В страшной спешке мои женщины суетились, стаскивали с меня одежду, разводили огонь. Их торопливость меня пугала, и я старалась смотреть только на Труду — спокойную, деловитую, важную. О Труде ходила слава как о лучшей повивальной бабке в округе, и она любила похваляться, скольких младенчиков приняла на свет Божий. Мой будет, наверное, сотым, уверяла она. Я невольно улыбнулась — Труда и понятия не имела, что такое сотня.
Боли становились все более частыми и острыми. Я лежала в своем покое, кусала губы, комкала края одеяла вспотевшими руками. В покое было очень жарко, но мне сказали, что так и должно быть. С меня же пот струился ручьями после каждой схватки. В промежутках между ними я думала об Эдгаре, о том, что теперь он знает о ребенке. Ранее я этого не хотела, но сейчас от этого мне было даже легче. В конце концов, он отец, и если со мной что-то случится…
Я сказала об этом Труде, но она лишь сердито шикнула на меня. Как можно думать сейчас о таком. Лучше бы я вспомнила, какой сегодня вечер, и помолилась. И я послушно твердила слова молитвы, как учили в монастыре:
— Verbum caro factum est, et habitavit in nobis… [65]
Боли становились все сильнее. Но я была так утомлена, что в перерывах между схватками даже засыпала. И опять приходила в себя с глухим стоном. Кричать мне было стыдно.
Толстая Труда тихонько ходила, развешивая у очага детские вещички, одеяла и шкуры, чтобы нагрелись. Помешивала в каких-то горшочках, отчего пряный запах распространялся по комнате. Мне стало грезиться, что я в монастыре, в красильне, помогаю сестрам красить ткани. Наверное, это было оттого, что в комнате стоял пар от отвара ясеневой коры и крапивы.
И опять забытье, потом опять боль. Но в какой-то миг я различила привычные звуки утра — крики петухов, отдаленный звон колокола. Рождество!.. Я стала говорить, что людям надо пойти в церковь… Господи, уже новый день настал, а моим мукам нет конца.
Труда склонилась надо мной, лицо ее было усталым, осунувшимся и… встревоженным.
— Бедная девочка, ты такая худенькая. Тяжело тебе придется. Вот что, давай попробуешь походить.
Походить?.. Я расплакалась. Сил не было вообще. Но я так хотела родить этого ребенка! И я встала, с трудом переставляла ноги, опираясь на Эйвоту и еще одну женщину, ходила от стены к стене, пока боль не стала непереносимой. Меня просто скрутило пополам. Еле дотащилась до кровати. Но Труда, похоже, была довольна. Потом пошарила у меня между ног, и лицо ее вновь омрачилось.
