Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Но разве не существует различных книг, посвященных магии, что являются порождением сатаны? – спросил пораженный услышанным от приора одного из самых суровых католических орденов, да еще и главного инквизитора их края.

- Раз они существуют, значит, такова воля Творца! Человек, вооруженный твердой и незыблимой верой, узреет в древних книгах, пусть это будет даже каббала или сочинения языческих авторов, Божественный свет Знания. Ведь древние книги, только лишь потому, что сочинены они теми, кто не знаком был с христианством, могут и несут величайшую мудрость переданную Создателем человечеству, ибо Господь наш существовал вечно, но мы пришли к нему всего полторы с небольшим тысячи лет назад через Сына Божьего и стали называться христианами! А сколько открытий науки считалось до определенного момента магией и ересью? Разве использование пороха и огнестрельного оружия нельзя причислить к магии? Мощь взрыва разрушающего крепостные стены, что это? Магия или наука – Божественный промысел?

- Порох… Но, как же без него… - ничего не понимал наместник.

- Его изобрели китайские мудрецы, поклоняющиеся идолам. – доминиканец посмотрел на рыцаря торжествующе. Наместник, уже окончательно запутавшись в том, как отличить науку от ереси, решился задать доминиканцу самый волнительный для него самого вопрос – о протестантизме.

Немного подумав, приор тряхнул головой, словно решившись на что-то и заговорил:

- Я знаком с сочинениями этого священника из Виттенберга. Лютером владеет воинственный дух, порождающий вокруг себя вражду, тяжбы, ревность, гнев, ссоры, расколы, зависть и убийства. Лютер говорит первое, что приходит ему в голову, а потом защищает свои высказывания с жаром и настойчивостью; Лютер поворачивает, переворачивает и выворачивает наизнанку каждое слово из Святого Писания, пока весь контекст не зазвучит по-другому. Он утверждает, что воля человека настолько порабощена грехом, что пока Бог по своей благодати не освободит ее, то человек не только не способен уподобиться Христу, но даже стремиться к нему. А как же надежда на безграничную милость Господню? Она и говорит о том, что человек не потерял способность стремиться, а значит, не утратил свободу своей воли. Да, человек неоднороден. Да, первородный грех Адама не прошел мимо природы человека, негативно изменив ее, и я готов принять его закабаляющее действие, в том числе и на человеческую свободу. Но, однако, даже после греха, свобода природы человека, оказавшись испорчена, не исчезла безвозвратно - она осталась - искоркой разума, отличающей добродетельное от недобродетельного. Также как и присутствующая некая воля, позволяющая, несмотря на склонность к греху, стремиться к добродетели. Само такое стремление как раз воплощает человеческую неоднородность: его наличие говорит о светлой стороне человека, побуждающей устремляться к праведности, к которой, и в этом проявляется его отягощенность грехом, сам он может только стремиться, не обладая ею. Так вот, именно такое стремление есть у всех, как "отметина" неиспорченной грехопадением свободной человеческой природы. Но у одних людей для его осуществления достаточно собственно человеческих сил и усилий, которыми можно вымолить "оправдывающую благодать", а у других оно остается бездейственным и бессильным, если на человека не спустится сама особая благодать. Я не приемлю лютеровский радикализм, исходящий из принципа "или-или" и основанной на полной ничтожности человека, а могу лишь предложить вместо него рассматривать неоднородность греха и невинности человека, всемогущей благодати Бога и свободы воли человека. После первородного греха, но значительно больше - после личного греха и свобода утрачена не полностью, и нет абсолютного рабства. Появилась слабость зрения, но не слепота; появилась хромата, но не гангрена; нанесена рана, но смерть не наступила; приблизилась болезнь, но не гибель. Ведь остается какая-то искорка разума, остается какая-то тяга к добродетели, пусть и недейственная. Но она - ничто не из-за того, что ее самой по себе недостаточно для возвращения прежней свободы, а из-за того, что раненая и истощенная, она не в состоянии сделать того, что могла; однако же она обращает все остатки своих сил для ободряющей благодати!

Рыцарь, не проронивший ни единого слова во время столь долгого монолога доминиканца, смущенно кашлянул, покосившись на пустой кувшин из-под вина. Монах, не заметив столь красноречивого взгляда старого воина, продолжил:

- Его учение зиждется лишь на двух принципах sola fide – только вера и sola scriptula – только Святое Писание. Провозглашает священство абсолютно всех верующих и никакая церковь не вправе взять ответственность человека перед Богом на себя. Но именно церковь может принять колеблющегося, возжечь в нем ту самую искорку добродетели, которая возвратит человеку, как веру в благодать творца, так и в свои силы. Как учит нас апостол Павел – «один раскаявшийся грешник стоит десяти праведников»!

- Разве человек в состоянии сделать сам выбор между злом и добром? – осторожно спросил наместник.

- Да и должен, ибо для чего существуют Десять Заповедей? Мы можем получить прощение грехов наших, соблюдая их, творя добро и веря одновременно. А Лютер же утверждает, что одна лишь вера дает всепрощение. И почему личная мораль должна отличаться от общественной? – приор сверкнул глазами. – Почему Нагорная проповедь применима лишь к христианину, как к частному лицу, но неприменима к должностному?

- Наверно, потому что зачастую законы государства стоят превыше интересов одного отдельно взятого человека. – неуверенно вставил рыцарь.

- А почему должна существовать различная праведность между государством и христианином? Это что? Какое-то новое переосмысление «искупления через Христа»? Божественное благоволение распространяется на все человечество, а не выборочно. Он может быть преступником, мерзавцем, обличенным какой угодно властью – церковной ли, светской ли, но при этом оставаться верующим и тем самым заслужит себе искупление от всех тех грехов, которые он совершит по своей должности? Так что ли?

Андерссон лишь пожал плечами. Вопросы доминиканца ставили его в тупик. Припомнив что-то, рыцарь сказал:

- Да… и еще, говорят, что последователи Лютера оставят лишь два таинства.

Монах кивнул головой:

- Те, что, по их мнению, осязаемы: крещение – вода, и причастие – хлеб и вино! А покаяние? А таинство брака? Соборование? Миропомазание? Им этого не нужно! Потому что, по их разумению, человек это полное ничтожество и более ни в чем не нуждается. А они подумали о душе человека, стремящегося к Богу и желающему как можно чаще общаться с ним? Ведь именно таинства и позволяют нам это сделать. Да и сам цифра семь освящена мудростью Творца. Семью днями сотворения мира, семью Архангелами, семью печатями, семью церквями, семью смертными грехами и, наконец, семью таинствами!

- М-м-м… - наместник замотал седой головой, морщась, как от зубной боли. Вместо просветления в мозгах, что он надеялся получить от разговора с ученым монахом, похоже, рыцарь запутался еще больше.

- Выходит Лютер еретик? – задал он вопрос, чтобы хоть как-то получить некую ясность.

- Он не еретик. – покачал головой отец Мартин. – Он продукт того, что создала сама наша католическая церковь своей цензурой. Священное Писание должно стать книгой доступной для всех, для этого оно должно быть переведено на все языки христианских народов и сделано это абсолютно одинаково, дабы при переводе не вкрадывалось двусмыслие и разночтение одних и тех же слов, позволяющих кому-то ни было по своему трактовать Слово Божье.

- А как же латынь? – недоуменно спросил рыцарь.

- Во многих странах, где я бывал, включая и мою родину – Англию, народ не знает своего письменного языка, а ему приходиться возносить свои молитвы к Господу на латыни. Если сын Божий – Иисус из Назарета был иудей, как и большинство его апостолов, значит, изначально все речи и проповеди произносились и записывалось на древнеиудейском языке. Тогда, следуя логике, мы все должны учить язык древних иудеев. Позднее, все Святые Книги были переведены на греческий и латынь, имевших одинаковое хождение, дабы позволить всем служителям Господа говорить на одном языке, не зависимо от национальной принадлежности. Точно также хорошо говорят на латыни врачи и ученые, что позволяет им передавать друг другу свои знания. Но латынь закрыта для простонародья, ибо и своего языка они не знают. Разве у подданных нашего королевства, я имею в виду финнов, есть своя письменность, хотя они говорят и на своем языке? – В упор посмотрев на наместника, спросил монах. И сам же ответил: