Трагедия королевы - Луиза Мюльбах

— Это герцог де Фронсак, ваше величество!

— Ах, боже мой! Он, наверное, опять пришел жаловаться, и опять начнется неприятное разбирательство!

— Угодно вашему величеству, чтобы я отослал его, сказав, что здесь ваше величество не даете аудиенции?

— Ах нет! — вздохнула королева. — Он принадлежит к числу моих врагов, а со своими милыми врагами мы должны обращаться в сто раз любезнее, чем с друзьями.

Фронсак подошел с почтительным поклоном и произнес:

— Я пришел просить у вашего величества аудиенции.

— Вы уже получили ее, и притом очень торжественную: мы находимся в тронном зале самого Господа Бога, а балдахином служит небесный свод. Итак, герцог, что привело вас ко мне?

— Государыня, я пришел жаловаться!

— На меня, конечно? — с гордой улыбкой сказала королева.

— Я пришел жаловаться и отстаивать свои права, — продолжал герцог. — Его величество король милостиво назначил меня генерал-интендантом всех королевских театров и поручил мне надзор за ними.

— Меня это нисколько не касается, — прервала королева, — это ваше дело.

— Но, ваше величество, есть один театр, который ускользает из моего ведения, и я вынужден настоятельно просить, чтобы этот королевский театр был также вверен мне и находился под моей ответственностью.

— Не понимаю, о каком новом театре вы говорите? — холодно сказала королева.

— Я говорю о Трианоне, о новом театре вашего величества! В нем есть постоянная сцена, как во всех театрах, в нем дают комедии и водевили; как главный смотритель за всеми королевскими театрами, я обязан смотреть и за этим театром.

— Вы забываете одно, герцог, что Трианон мой и этот театр мой. Здесь я — хозяйка: его величество подарил мне этот клочок земли, чтобы здесь королева Франции могла пользоваться полной свободой. В Трианоне властвую я одна.

— Ваше величество, — упрямо возразил герцог, — мы все обязаны повиноваться королю, даже там, где королева не делает этого; поэтому и в Трианоне я остаюсь всеподданнейшим слугой его величества и исполнителем его законов.

— Вы можете никогда не появляться в Трианоне! — с гневом воскликнула Мария-Антуанетта. — Таким образом, ваша чересчур чувствительная совесть не будет мучить вас. Даю вам позволение никогда больше не посещать Трианона!

— Но так как здесь ставят пьесы…

— Герцог, здесь ставлю их я, королева, и играю вместе с принцами королевского дома, и там, где мы играем, вам не приходится простирать свой надзор. Я здесь — хозяйка, и мои развлечения и удовольствия не подлежат ничьему надзору.

— Ваше величество, — холодно возразил герцог, — есть некто, кто наблюдает за вашими развлечениями и кто будет на моей стороне: это общественное мнение.

Он поклонился и, не дожидаясь, чтобы королева отпустила его, направился обратно к террасе замка.

— Наглец, — прошептала королева, глядя ему вслед с бледным лицом и горящими глазами.

— Он честолюбец, — сказал Безанваль, — он рискует своим положением и даже жизнью, чтобы только попасть в кружок вашего величества.

— Нет! — с жаром возразила королева. — До меня лично ему нет никакого дела! Это тетки его величества настроили его против меня, чтобы вредить и оскорблять меня. Но оставим это! Оглянитесь, герцог! Разве здесь не хорошо, разве я не могу немножечко гордиться этим своим созданием? Это — мой любимый английский сад.

Сад был действительно созданием самой королевы и представлял удивительный контраст со строгими подстриженными изгородями, прямыми аллеями, симметрично расположенными цветочными клумбами и тщательно обнесенными каменными стенками, прудами и ручейками, какие встречались в Версале и в прочей части Трианона. В английском саду не было ничего искусственного: здесь царила природа.

Лицо королевы снова прояснилось, ее глаза засияли обычным огнем.

— Ведь здесь хорошо, не правда ли? — повторила она.

— Хорошо везде, где находится ваше величество, — сказал барон почти нежным тоном.

Королева не обратила на это внимания. Могла ли она заподозрить этого сорокапятилетнего человека с седеющими волосами, которого ради этого и выбрала своим кавалером?

— Ах, — сказала она с очаровательной улыбкой, прислушиваясь к пению птички, — мне кажется, что сама природа приветствует меня, а мне часто чрезвычайно необходимо слышать ласковые, приветственные голоса. Сегодня я пережила уже так много горького, барон, что песенка этой птички явилась как бы бальзамом для моего сердца.

— Ваше величество были в Париже? — нерешительно спросил Безанваль, бросив на огорченное лицо королевы испытующий взгляд своих умных черных глаз.

— Да, — снова просветлев, сказала Мария-Антуанетта, — и добрые парижане приветствовали супругу своего короля и мать «детей Франции» с огромным энтузиазмом.

— Нет, ваше величество, — вспыхнув, возразил герцог, — они приветствовали с диким энтузиазмом прекраснейшую женщину, обожаемую королеву, мать всех страждущих.

— Но и в эту радостную мелодию замешался диссонанс, — задумчиво сказала королева. — Поверьте, Безанваль, не все идет так, как следует; есть что-то такое в воздухе, что наполняет мое сердце тревогой и страхом. Я чувствую, словно над моей головой занесен дамоклов меч и мои руки слишком слабы, чтобы удержать его.

— Горе государственным изменникам, горе преступникам, осмеливающимся поднять меч на королеву! — с жаром воскликнул Безанваль.

— Горе им, но горе и мне, — с кроткой печалью сказала Мария-Антуанетта. — Сегодня у меня было бурное объяснение с принцессой Аделаидой; она явилась герольдом, возвещающим мне начало боевого турнира.

— Она опять осмелилась делать упреки вашему величеству? Но откуда берут эти люди свои отравленные стрелы, чтобы уязвлять благороднейшее и прекраснейшее в мире сердце?

— Они берут их из своей зависти, из ненависти к австрийскому