Мартин Стивен - Могила галеонов
Грэшему тяжело далась степень бакалавра. Пытаясь свести концы с концами, он прислуживал за столом, терпя насмешки богатых, избалованных старшекурсников. Джордж предлагал ему деньги, Генри гордо отказывался. Джордж тогда учился в Оксфорде, он происходил из семьи, всеми корнями и традициями связанной с этим университетом. Визит юриста явился для Генри полной неожиданностью.
— Вы — богатый молодой человек, сэр, — заявил высохший, высокомерный старец, смотревший на Генри с таким выражением лица, как будто он обнаружил на дороге какое-то досадное препятствие. — Вы очень богатый молодой человек. Оказалось, отец Генри, являвшийся финансистом королей и королев, решил завещать свое огромное состояние незаконнорожденному сыну, как только тот получит степень.
Грэшем стоял перед ним в своей убогой комнатке (которую делил еще с тремя бедными студентами), где давно погас очаг, стоял в своей латаной-перелатаной одежде, уставившись на завещание. Неожиданно появившаяся в его жизни бумага означала: он никогда больше не будет терпеть холод и недоедать. Более того — он становился не только самым богатым человеком в Кембридже, но и одним из богатейших людей страны.
До сего момента задача казалась простой — выжить во враждебном к нему мире. Теперь же обстоятельства еще больше усложнились для Генри.
Его трудности в колледже не исчезли, только изменился их характер. Теперь все завидовали его богатству и к тому же почему-то считали его тайным приверженцем католицизма и осуждали за любовь к церковной музыке. Не помог и тот факт, что Генри стал не только одним из самых блестящих старших студентов Кембриджа, но и самым непредсказуемым. Его отсутствие в колледже из-за государевой службы также вызывало раздражение против него. Члены совета сговорились не дать ему степень, несмотря на прекрасное качество его работы. Жесткое послание Тайного совета (одна из немногих любезностей Уолсингема) поставило их на место, и Грэшем получил заслуженную степень. Но даже его сторонникам не понравилось вмешательство правительства. А избрание Грэшема членом Совета колледжа подлило масла в огонь.
— Все это похоже на странную шутку, — рассуждал Генри, расхаживая по маленькой комнате. — Люди рождаются на свет с криком. Несколько лет они стараются избежать болезней, и если повезет, это им удается. Они изобретают себе разные дела, чтобы было чем заняться. Затем они уходят из жизни и гниют в могиле. Много шума из ничего.
— Зря вы ходите в церковь на мессы, еще и меня с собой таскаете, — объявил Манион, поддерживавший религию больше теоретически, чем практически. — Я знаю одно: мы здесь, чтобы пить, есть и доставлять себе маленькие радости. — Манион понятия не имел ни о каких депрессиях. — Посудите сами. Разве Господь дал бы нам возможность получать удовольствия, если бы не желал, чтобы мы их вообще получали? Вот чего бы я не хотел, так это чтобы мною распоряжались поганые испанцы. — Манион имел зуб на испанцев, и его неприязнь особенно возросла теперь, когда все говорили о возможном испанском вторжении.
— В Испании по крайней мере есть цельность, вера людей в себя. Хотел бы я видеть в Англии что-либо подобное.
— Все-то вы чего-то хотели бы, — заметил слуга. — Вам бы поменьше хотеть, а побольше — просто жить!
— Значит, мне следует перестать думать, не так ли? — насмешливо спросил Грэшем.
— Ну, по крайней мере для начала перестаньте думать, будто Испания так уж хороша. Что там хорошего? Эти варвары хотят отнять у нас наших женщин и сжигают людей ради удовольствия. Вы дождетесь, что, когда на вас нападет враг, вы начнете думать, вместо того чтобы пырнуть его ножом. — Манион допил остатки эля из кружки, стоявшей на столе. — Главное — вы живы, а поганый испанец убит.
— Ладно, пошли, старина, — сказал Грэшем, внезапно вставая с места. — Поднимай свой зад со стула. Сейчас пытливая молодежь готова утолить жажду в «Золотом льве».
Хозяин вновь надел маску. Манион привык к его внезапным переменам настроения. Но чего человеку может стоить все время носить маску?
Ученые мужи зарабатывали репутацию и деньги благодаря студентам, привлекая их на свои лекции. Грэшем пользовался наибольшей популярностью среди студентов: в этом году пришлось искать новую гостиницу, чтобы вместить все возрастающее число тех, кто желал послушать Генри Грэшема. Боролся ли он таким образом с депрессией, или была тут иная причина, только он стал блестящим преподавателем.
Манион чувствовал себя чем-то вроде почетного профессора. В конце концов, здание, где Грэшем проводил свои занятия, изначально предназначалось для того, чтобы пить и есть, а кроме того, представляло собой вполне подходящее место для любовных утех.
— Не правда ли, Кембридж великолепен? — спрашивал, бывало, Грэшем.
— Чертовски, — отвечал Манион.
Пиво здесь было хорошим, но сейчас на улицах толпились студенты, преподаватели, извозчики, торговцы и просто местные жители. При всем великолепии колледжей, Кембридж, как считал Грэшем, больше похож на деревню, чем на город.
Только что прошедший дождь забрызгал прохожих грязью. Старик фермер гнал на базар стадо овец с помощью мальчишки, еще слишком малого для такой работы. Овечки не утомились от долгого перехода, а напротив, выглядели живыми и бодрыми. Они шли по той же дороге, что и люди, заставляя их потесниться, и то и дело сталкивались с кем-то из прохожих.
— Лучше не придумаешь, — продолжал слуга, шедший рядом с хозяином по какой-то раскисшей от грязи тропке. — Он стоит глубоко в низине, и воздух здесь воняет, как овечье брюхо. Чума здесь бывает так же часто, как в других местах восход или закат. Да еще университет ненавидит город, а город — университет, и эти ослы не могут понять, до какой степени они нужны друг другу. — Тут подул ветер и донес до них воздух с реки. Она по-прежнему являлась главной артерией Кембриджа и его главной сточной канавой.
— Ты стареешь, — усмехнулся Грэшем. — Здесь люди дерзают познавать мудрость, здесь жар горячих дебатов выжигает болотные испарения. Бурлит жизнь, молодая жизнь!
— Спасибо, просветили, а то мне и невдомек, — проворчал Манион.
Грэшем проигнорировал его ответ. Он с уверенным видом шел вперед, похожий скорее не на члена совета, а на наследника богатого дворянского дома, решившего выйти на прогулку.
Они шли по многолюдным улицам, все же казавшимся спокойными после ужасной лондонской сутолоки. Здесь стояли покосившиеся деревянные домишки (казалось, иные из них вот-вот рухнут). Они явно контрастировали с великолепным кирпичным университетским зданием. Недаром горожане и университетские воспринимали друг друга настороженно и неприязненно. Эти здания казались людям кичливыми, как и их обитатели, профессора и студенты.
