Константин Гурьев - Архив Шамбала
НА: Не то слово, поверьте! Если они от него узнают что-либо, то мы их уже никак не опередим.
Л: Ну, это мы еще посмотрим.
НА (после паузы): Если они успеют раньше, то у нас будет так много свободного времени, что мы с ума сойдем. Правда, в это время делать мы все будем только с разрешения конвоя. И это в лучшем случае! Вы меня поняли?
Л: А вы меня не пугайте.
НА: Не говорите глупостей… Я слишком умен, чтобы пугать… Вы меня поняли. Действуйте!
5. Москва. 1925 год
«Мерзавец! Ничтожество! Интриган! Изворотливый негодяй! Прячется за чужими спинами, подталкивает этих дурачков, а они и рады кинуть свой ничтожный камушек! Тупицы! Они думают, что таким образом смогут победить его? Его, которого носит на руках вся армия? А вот, дулю с маслом!..»
Он оборвал себя. Знал: нельзя давать волю эмоциям. Глупо разрешать врагам видеть то, что происходит в твоей душе. Враги всегда начеку, они только и ждут, чтобы уничтожить настоящего Вождя Революции!
Придумали уже сказочку, будто это Ленин разрабатывал план и руководил всем петроградским восстанием! А Ленин в те решающие дни прятался на своих «явках» и трепетал от страха. Знал, рыжий, ох, знал, что с ним сделают, если найдут.
Нет, надо было тогда подсказать кому следует, и все закончилось бы давным-давно! И никакого Ленина! А сразу после свержения власти буржуазии в России можно было ринуться на Запад, в Европу, и не мешкая разжигать Великое Пламя мировой революции!
А сейчас он не только не Отец Революции и не Вождь, он — тот, кого они смеют учить?!
И эта «выдающаяся посредственность» с незаконченным семинаристским образованием — туда же!
«Стоп!» — еще раз приказал он себе. Еще несколько шагов — а там и кабинет, где можно остаться одному и дать волю чувствам. Он успокоился, даже улыбнулся какой-то секретарше, попавшейся навстречу. Даже оглянулся, скользнув взглядом по колышущемуся заду. А как еще прикажете отвлекаться от забот?
В приемной распорядился принести чай, извинился перед ожидавшими: «Товарищи, простите, придется еще подождать. Срочно надо подготовить записку для товарища Сталина Иосифа Виссарионовича, для «генерального секретаря».
Не всякий понял бы его сарказм. Но те, кому надо — поймут. Поймут и передадут «своим». И — отлично! Чем больше слухов, сплетен и анекдотов — тем лучше. Сталин никогда не отличался юмором, значит, будет злиться и проигрывать эту битву интеллектов.
Товарищи понимающе закивали головами. Кто-то, вскочив, обратился к секретарю: посмотрите, товарищ, когда у Льва Давидовича появится время? Деловито глядел на секретаря, на хозяина же кабинета и внимания не обращал. Дескать, вы, товарищ Троцкий, на нас время свое не тратьте понапрасну. Мы и с секретарем все устроим. А вы работайте на благо нашей Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).
Троцкий тоже подыграл: едва заметно кивнул в знак одобрения.
В кабинете он подошел к окну и зажмурился. Солнце уже ушло чуть в сторону и теперь отражалось от снега, лежавшего на крышах соседних зданий.
Теперь можно расслабиться на несколько секунд. Расслабиться, но не расклеиться. Он отвлекся, вспомнив соблазнительную картинку, которая только что явилась ему в коридоре. Одетая женщина, конечно, возбуждает воображение, но ему-то не пятнадцать лет! Его чувственность находится под надежным контролем и оживает только с разрешения. Надо бы позвонить той, из аппарата Коминтерна. Зоечке, кажется.
От этого намерения мысль перетекла к воспоминаниям. Несколько мгновений мелькало в воображении молодое, холеное и гибкое тело — и напряжение ушло. Ах, как много значит Женщина в Революции!
Так. Ну, и что же теперь?
Он мысленно вернулся к неприятным событиям, произошедшим несколько минут назад. Очень неприятным, очень! Если «они» смогут принять такое решение и провести его в жизнь, то у него и вовсе не останется никаких рычагов! Надо же, до чего додумались! Убрать его из Реввоенсовета Республики! Это не его уберут из РВС, а РВС лишат отца и создателя! Посмотрим, куда их заведут сталинские дружки вроде Ворошилова! Посмотрим, посмотрим…
Только, собственно, куда и откуда будем смотреть?.. Жесткая и беспощадная правда всплыла сама собой, и ничем ее не опровергнешь. Если эти негодяи сделают, как хотят, то у него и в самом деле не останется рычагов влияния. Никаких!
Придут новые начальники, напишут новые инструкции, всюду расставят новых людей, и он, товарищ Троцкий, останется только на портретах!
Надо что-то делать, что-то делать, что-то!..
А что?
Так, спокойно, спокойно. Есть аппарат Коминтерна. Там еще силен ленинский дух. То есть мы все «это» и станем называть «ленинским духом». Уж с ним-то Сталину не совладать! Ленина помнят и партия, и армия, и «народ». Вот и надо во всем и всегда начинать с фразы «как сказал Ленин». Ну-ка, кто станет спорить с товарищем Лениным?
Нет, поправил себя Лев Давидович, не «как сказал Ленин», а «как сказал великий Ленин». Уж Сталину и его шпане никогда не стать великими. Вот так-то, пожалуй, будет неплохо, а?
Так. Аппарат Коминтерна — пожалуй, немало. Верные солдаты Коминтерна разбросаны по всему миру и самоотверженно делают свое великое дело. И будут его делать, несмотря ни на что. Потому что обязаны: так сказал товарищ Троцкий!
Ну а потом, когда и самого товарища Троцкого попрут?
Мысли опять забегали, тесня друг друга. А ведь пока еще он — главное лицо Реввоенсовета. И военная разведка подчиняется ему! Тоже — верные солдаты. Надо срочно сделать перестановки… Нет! Нельзя! Исключено! Когда его «уберут», то же самое сделают и с теми, кто будет им поднят по службе. Значит, надо что-то придумывать.
Он сел за стол и по какой-то странной прихоти подумал о Блюмкине.
Троцкий питал к нему симпатию. Знал о нем все, до самого сокровенного, потому, наверное, и симпатизировал. Понимал, что в любой момент может его смахнуть, как таракана со столд. И Яша это тоже понимал. Вот и повод для симпатий. Хотя бы демонстративных.
Троцкий часто задумывался о нем. Очаровательный, интересный человек — Яков Блюмкин. Бесстрашный и наивный одновременно. Поначалу, познакомившись с ним, Троцкий был немного разочарован. Он ждал открытого напора, ярости, непримиримости, а перед ним стоял высокий, чуть-чуть нескладный парень с грустными еврейскими глазами и таким же взглядом. На вопросы отвечал после небольшого раздумья, казалось, взвешивая слова.
На ум Троцкому пришло странное сравнение. Он почему-то подумал, что, например, слава Шаляпина или, например, Собинова, принадлежит им по странной прихоти природы. Голос пришел к певцам еще в материнской утробе и зависел от странной игры и сочетания генов предков. А теперь именно голос — то, что сами они не создавали, прославляет их, выделяя из огромных масс людей.
