Андрей Буровский - Орден костяного человечка
Купец Мурад радушно принял Чуя:
— Друзья-Махмуда и Кильды — всегда мои друзья и лучшие гости в моем доме.
— Меня ограбили в пути… Я вез много больше товаров… — завел Чуй свою прежнюю шарманку.
— Но у тебя и так много товаров!
— Это малая толика бывшего… Если ты поможешь мне, я еще вернусь на Кем и привезу много пушнины.
Мурад кивал чалмой, соглашался, вставлял умные замечания, что надо сперва отдохнуть, и что если Чуй хочет остаться в Кашгаре, это очень легко устроить.
Устроилось и правда очень просто. Малая толика золота позволила купить в Кашгаре дом и землю, фруктовый сад прямо с будущим урожаем — ведь еще только начало августа. От дома Чуя на улице Джан-кучи идти всего несколько минут до улицы Устэн, до дома Мурада. Удобно. В саду росли фрукты, которых Чуй не видел в своей жизни, — например, абрикосы и персики. Первые два дня Чуй буквально обжирался виноградом… В конце концов, ему не было тогда даже семнадцати лет.
Еще немного золота — и Чуй стал членом сообщества купцов-кашгарлыков. Теперь ни один монгольский начальник не смог бы его просто так выслать обратно на Кем или усомниться в его праве жить здесь и торговать из Кашгара со всеми другими городами — хоть с Китаем, хоть со Средней Азией, хоть со страной Хягас.
И уж совсем немного золота потратил Чуй, чтобы иметь жену.
— Раз ты теперь кашгарлык, — серьезно сказал ему Мурад, — ты должен жить по нашим обычаям.
Чуй молча поклонился старику.
— Ну, так пойдем на базар, за женой.
— На базар?!
— Да, это старый обычай. Всякий, кто живет в нашем городе хотя бы временно, должен иметь временную жену — чаукен. Если иноземец уезжает — он может оставить жену, она потом опять выйдет замуж. Имей в виду, Чуй, что чаукен — вовсе не проститутки, это вполне приличные женщины.
— А если рождаются дети?
— Девочки тоже становятся чаукен, а мальчики… Они могут делать что угодно, им открыты все дороги. Одни становятся воинами, другие караванщиками, третьи таранчи… Дети чаукен называются чалгурты. Перед ними все дороги открыты. А иногда отцы их признают, тогда они наследуют отцам. Например, мой отец меня признал.
— Ты тоже чалгурт?!
— Да, мой отец — кыргызский купец. Не ожидал?
— Н-нет.
— Тебе тоже надо временно жениться на чаукен, Сегодня мы идем на базар, ты будешь выбирать себе жену.
— Но я же не временно… Я хочу поселиться тут совсем.
— Если чаукен тебе понравится, никто не заставляет тебя ее прогонять. А если захочешь жениться на женщине другого сословия, кто же тебе помешает? Отправишь чаукен на базар, а сам женишься.
Обалдевший Чуй только кивнул.
На всю жизнь запомнил Чуй, как они выбирали чаукен. Десятки красавиц в красивых одеждах сидели, прохаживались в специальном красивом доме для выбора временных жен. Монголы хотели закрыть этот дом, спасти репутацию жителей Кашгара — мол, им же, наверное, обидно, что они «дети проституток». Кашгарлыки всерьез обиделись и подали хану Угэдэю прошение — оставить им старый обычай.
— Если они хотят позориться — их дело, — произнес, пожав плечами, Угэдэй и не велел рушить традиции.
А кашгарлыки вовсе не считали себя униженными этим обычаем, а наоборот — гордились им, как отличительной чертой своего города.
С чаукен можно (и нужно) было разговаривать, договариваться с ними, какую плату им положишь. Плата была необходима: а вдруг между замужествами пройдет много времени? Чаукен нужно жить на что-то, пока у нее нет нового мужа…
Чуй не робел женщин, но и совершенно их не знал. Поговорил с несколькими сверстницами, и все. Мурад очень серьезно советовал выбирать не торопясь, поговорить с несколькими женщинами, а если никто не понравится, то и не выбирать в этот раз, приходить через несколько дней — тогда освободятся новые чаукен. Чуй последовал разумному совету, но зачем откладывать выбор? Вот красивая девушка, ненамного старше самого Чуя, круглолицая и веселая. Отвечала чаукен бойко, закрутила головой и защелкала языком — из какой дали приехал сюда этот парень!
На самого Чуя очень действовало веселье этой бойкой чаукен, ее приплясывающая походка. Представил, что сможет уже сегодня вечером обнять ее… без цветастого плотного платья, и словно обдало жаром изнутри. Женщина, кажется, поняла, — немного напряглась и усмехнулась. Усмешка получилась недобрая. Чуй неприятно удивился: будущая подруга казалась ему ангелом небесным.
И уже вечером Чуй поедал виноград не как-нибудь, а под насмешливым взглядом своей жены Дильды. Спохватился, отломил и ей ветку. Дильда приняла все с той же неприятной усмешкой, стала бросать виноград в рот быстро-быстро. Молодость помешала Чую понять, что и в постели жена не чувствует того же, что и он. Были ответные объятия, вскрикивания, изогнутое тело уставшей, еле прикрытое тонким полотном, было собственное помутнение рассудка, когда темнело в глазах и казалось — тело самого Чуя выходит из-под контроля, бьется само по себе, совсем перестав повиноваться. Бормоча влюбленную белиберду, Чуй не заметил ни напряжения, с которым принимала его женщина, ни ее острых, совсем не размякших и не восторженных взглядов. Впрочем, он получил все, что хотел, и уснул совершенно счастливый. Чуй не видал, как встала его молодая жена и, напряженная, совсем не размякшая, вышла в сад, долго гуляла под деревьями. Стояла, замирала в лучах лунного света, стискивала руки, вздыхала. Может быть, это было и к лучшему, что Чуй всего этого не видел.
Вроде бы жизнь в Кашгаре наладилась. Чуй сделал то, что обещал Альдо, и сделал за себя и за Альдо, сброшенного в грабительскую дудку. Хорошо бы, живя в своем доме, слушая под утро, как бьются об землю плоды, не вспоминать. Не вспоминать ни как светились глаза Асу, которого надо было убить, а Чуй не успел его убить в душном пространстве грабительской дудки под курганом. Ни как пахла глина в кургане, особенно поблизости от погребения, где уже недалеко золото… и кости.
По ночам они все приходили: Сенебат, молча уходящий на север, бредущий через березняк на краю стойбища, и Альдо, бессильно двигающий членами, Альдо-труп, исчезающий в недрах кургана, и пронзительный взгляд Токуле.
Но даже и эта память, приходившая к Чую почти каждое утро, в предрассветный смутный час, оказалась не самым неприятным. В конце концов, память слабела. Настали осень и зима — странная зима почти без снега, с завыванием ветра над черными ветками садов. Где-то снег давно укутывал землю, покрывал и Салбыкский курган, и всю Долину царей, мягкими, жгуче-холодными сугробами скапливался на опушках, возле заборов — везде, где только есть препятствие для ветра. А тут все так же сияло синее небо, пели птицы — и только ветер дул холодный, пронзительный да ветки раскачивались черные, голые, без листьев и спелых плодов.
