Валерио Массимо Манфреди - Пропавшее войско
С наступлением темноты воины завершили работу: курганы, каждый диаметром в двадцать шагов и высотой примерно в десять локтей, высились на краю плоскогорья над крутым склоном, спускавшимся к морю. Тем временем снова сгустились облака, заслоняя от нас бирюзовый простор Понта. Закончив собирать камни, наши бросили сверху оружие, отнятое у врагов, и только тогда проводник ожил: он сломал несколько копий и попросил греков сделать то же самое — видимо, такой сильной была его ненависть к тем, кто прежде их носил.
Настала пора отблагодарить его за то, что он довел нас сюда. В знак бесконечной признательности ему подарили коня, красивейшее персидское платье и десять золотых дариев — весьма крупную сумму. Но проводнику нравились кольца, он указывал на пальцы воинов, прося отдать ему эти украшения. Многие стали снимать их и охотно дарить. Мелисса тоже: я видела, как она сняла кольцо с мизинца и положила в руку проводника, тот убрал его вместе с остальными в сумку. Потом, не сказав ни слова, взял коня под уздцы и растворился в вечернем сумраке.
И тогда на армию снизошли покой и тишина, но также и бесконечная грусть. Восторг, безудержное, почти безумное воодушевление, крики, ликование по поводу долгожданной близости спасения и завершения похода, стоившего многих жертв и нечеловеческого труда, битвы, состоявшей из тысячи схваток, войны против людей и природы — все утихло, и наступил час раздумий и воспоминаний. Перед глазами воинов проходили сцены, навсегда запечатлевшиеся в их памяти. Печальные образы настойчиво возвращались вновь и вновь: товарищи, павшие в бою, медленно умиравшие в ужасных страданиях, искалеченные, раненые; юноши, чьи души навсегда обречены блуждать в слепом, мрачном мире.
Насыпные курганы мы посвящали им, их геройству, храбрости, мужеству. Это был единственный в своем роде памятник, разительно отличавшийся от произведений, заказанных великим художникам, выполненных из золота, бронзы и драгоценного мрамора и щедро оплаченных. Каждый участвовал в его возведении, каждый положил камень, два или сотню, не следуя задумке архитектора, и единственным вдохновением послужили чувства.
На закате многие парни плакали в сторонке, а некоторые, собравшись около самого большого кургана, завели песнь, печальную и величественную, которая поднималась к небу, где уже сияла первая звезда.
На следующее утро мы выступили: на сей раз дорога шла на спуск. «Десять тысяч» покидали мир вершин, пройденный из края в край, отмеченный одинокими могилами, очерченный горными цепями, испещренный бурными реками с грохочущими стремнинами и пенистыми водопадами. Мы двигались через рощу, где росли деревья чуть выше человеческого роста, усыпанные пурпурными цветками, на сколько хватал взгляд, и через ярко-зеленые луга с чудесными цветами, которых я никогда прежде не видела.
Повсюду текли десятки маленьких речушек, они несли в долину воду ледников и снегов, таявших в горах под теплым дыханием поздней весны.
Мелодии этих потоков и водопадов, становившиеся то громче, то тише, звучавшие иначе на каждом новом камне, — все сливалось в единый голос, неясный и волшебный, к которому примешивалось пение птиц и шелест листвы на ветру.
Мне подумалось, что именно так выглядел земной рай в золотом веке: блеск солнца сквозь ветки, сверкающие капли росы, ароматы, разносимые по миру теплым ветром.
Казалось, что страдания действительно остались позади, тяготы и голод превратились в воспоминания и все теперь будет легко. Однажды, когда мы переправлялись через речку, путь нам преградило местное племя: один из наших вступил с ними в переговоры, и нас пропустили, не причинив никакого вреда. Когда Ксен изъявил желание узнать, как юноша выучил язык народа, живущего в столь дальних краях, тот ответил:
— Я не знаю… Просто вдруг заметил, что понимаю их.
Это чудо было трудно объяснить. Молодой человек рассказал, что еще ребенком его продали в рабство в Афины, поэтому вполне возможно, что он происходит из здешних мест. Полузабытый родной язык годами жил где-то в глубине сознания, до тех пор пока память не проснулась при встрече с племенем предков.
Потом нам пришлось преодолевать горный хребет, на котором выстроились вооруженные отряды — колхи, народ золотого руна.
Я открывала для себя чудесную вселенную, в которой правда и миф постоянно сливались и перемешивались, а реальные картины превращались в невообразимые видения.
Ксен подал сигнал к наступлению, призывая воинов завоевать последний перевал: он скакал взад-вперед, от колонны к колонне, подбадривая, выкрикивая шутки и проклятия, а потом произнес:
— А теперь вперед! Сожрем их живьем!
Греки ответили ему оглушительным воплем и бросились в атаку, вверх по склону, с сокрушительными пылом и мощью. Они смели колхов во время первого же приступа, и армия расположилась лагерем в окрестных деревнях, встретившихся на пути еще до наступления вечера. Здесь произошло очень странное событие. У сотен людей проявились все признаки отравления: тошнота, жар, рвота, смертельная слабость. Решили, что так подействовал мед, но я никогда прежде не слышала, чтобы пчелы производили ядовитый мед. Как местные сами выживали в таком случае? Мне в голову пришла другая мысль, и кажется, Ксену тоже: ведь у армии есть враги и причин, по которым нас хотели уничтожить, не стало меньше.
К счастью, больные вскоре поправились, и это отчасти свело на нет мои подозрения. Мы снова двинулись в путь, и наконец перед нами открылась широкая полоса берега, а на второй день показался Трапезунд. Греческий город.
С тех пор как паши в последний раз говорили на своем языке с местными жителями, понимавшими их, прошло больше года, так что радость была огромной. Мы разбили лагерь у ворот города и, пока военачальники вели переговоры с властями, стремясь получить помощь, необходимую для того, чтобы продолжить путь, устроили игры и соревнования, дабы отблагодарить богов.
По окончании торжеств настало время принятия решений. Созванный в полном составе совет армии не оставил полководцам особого выбора: никто больше не желал продолжать поход, снова вступать в битвы и терпеть потери. Люди считали свою задачу выполненной, хотели сесть на корабли и вернуться домой. Один из воинов даже произнес речь, как будто подслушанную у актеров комедии в театре, представлявшую собой пародию на выступление воина-героя. Словно для того, чтобы все поняли: натерпелись уже достаточно!
Софос попробовал получить у городских властей военные и транспортные корабли, но результат не оправдал его ожиданий. Ему выделили лишь пару триер и десяток судов поменьше. В довершение ко всему один из наших, тот, кому вверили оба корабля, поскольку он обладал некоторым опытом в мореплавании, ночью снялся с якоря и ушел на одном из них. Его звали Дексипп, и с того дня беглец остался в памяти людей как предатель.
