Львиное сердце. Под стенами Акры - Пенман Шэрон
«Как будто ты не мечтал о моей короне! — возразил Ричард. — Ты никогда не удовольствовался бы герцогством, когда можешь заграбастать королевство!»
У него не было сил говорить, но Жоффруа и нуждался в слухе и словно вылавливал слова брата прямо из воздуха.
— Да, но я готов был ждать, — возразил он. — Признай, Ричард, тебе ни за что не дожить до старости. Есть мужчины, которые ухаживают за женщинами. У тебя же роман со Смертью. Ты бегаешь за ней, как потерявший голову от любви мальчишка, и рано или поздно она сжалится над тобой и позволит себя поймать. Поэтому я соглашался ждать. Но Джонни, этот проклятый дурак, прочно запутался в сплетенной Филиппом паутине».
«Ты тоже запутался в филипповой паутине, — напомнил Ричард. — Не затей ты интриг с французами, никогда не оказался бы в Ланьи на том турнире».
«Тебе известно, почем я переметнулся к Филиппу. Я устал от того, что папа обращается с нами, как с марионеточными правителями, устал, что он размахивает треклятой короной перед нашим носом как охотник приманкой. И ты тоже, не забыл? Ты ведь превзошел меня, принеся Филиппу публичный оммаж за все свои фьефы «по эту сторону моря», а отец стоял и смотрел, как громом пораженный. Но ты мог позволить себе играть с Филиппом, зная, что перехитришь и побьешь его. Я тоже. А вот Джонни это не по силам, и вскоре ему предстоит убедиться в этом на своей шкуре. Впрочем, ты к тому времени будешь уже мертв, поэтому возможно, это не так уж и важно».
«Господи, Жоффруа, конечно это важно! — В ярости Ричард дернулся, пытаясь высвободиться из одеял. — Если ты пришел только ради того, чтобы издеваться надо мной, то проваливай обратно в ад, где тебе самое место!»
«Чистилище, не ад», — уточнил Жоффруа, и, рассмеявшись, растаял во тьме.
Ричард звал его, но напрасно. Он остался в одиночестве.
Убедившись, что с Ричардом всего триста рыцарей, Салах ад-Дин созвал совет, на котором было решено напасть на Яффу, а если атака провалится, то на Аскалон. Двадцать седьмого августа султан был в Рамле, готовясь нанести удар. Но тут он получил два послания, заставивших его пересмотреть планы. Абу-Бакр сообщал, что Ричард попросил аль-Адиля выступить посредником на мирных переговорах и предложил сдать Аскалон, если ему возместят убытки. Салах ад-Дин прервал поход и дал брату следующее наставление: «Если франки отдадут Аскалон, заключай мир».
На следующий день эмир Бадр ад-Дин Дильдирим аль-Яруки принес весть, что епископ Солсберийский сказал ему, будто Ричард готов уступить Аскалон без компенсации. Салах ад-Дин без охоты шел на мировую и признался Баха ад-Дину, что опасается усиления врага, который утвердился теперь на побережье. Но выбора нет, продолжал султан, потому как воины ислама устали, стосковались по дому и выказали под Яффой, что полагаться на них больше нельзя. Снова собрав в воскресное утро тридцатого августа совет, Саладин направил к английскому королю послов с предварительными условиями мирного договора.
— Нет! — отрезал Ричард, упрямо тряхнув головой. — Я не соглашался уступить Аскалон без компенсации. И никогда не соглашусь!
Повисла гнетущая тишина, присутствующие обменялись полными отчаяния взглядами.
— Ты согласился, дядя. — Генрих подошел к постели и поднял свиток, который Ричард смял и бросил на пол. — Андре, епископ и я... Мы пришли и объяснили тебе, почему Аскалон должен быть принесен в жертву.
— Нет, я этого не сделаю.
— Ричард, все было так, как говорит Генрих. Ты не помнишь? Ничего?
Взгляд Ричарда впился в лицо Андре, затем обратился к Губерту Вальтеру.
— Не может быть! Я дал согласие на это? Вы клянетесь?
Когда все трое подтвердили, король без сил откинулся на подушки. Было неловко и даже как-то тревожно думать, что он принял такое важное решение и не помнит о нем. Подняв взор, Ричард заметил, что посланец султана начинает беспокоиться и спрашивает у Онфруа де Торона, в чем дело.
— Онфруа... скажи ему, что если я обещал, то исполню свое слово. И пусть передаст Саладину, что я принимаю условия и отдаю себе отчет в том, если и получу компенсацию за Аскалон, то по причине щедрости и благородства султана.
Посол удалился, явно весьма обрадованный тем, что неожиданного поворота на самом пороге сделки не случилось. По молчаливому согласию ушли и приближенные, остались только Генрих и Андре.
— То моя вина, дядя, — грустно промолвил граф. — Андре настаивал, чтобы мы не приставали к тебе с вопросами, пока лихорадка не пошла на спад. Но промедление так страшило меня...
— Это твое королевство, Генрих. И твое слово весит не меньше моего. — Ричард не мог припомнить, когда чувствовал себя таким усталым и отчаявшимся. — А теперь мне нужно поспать...
Он надеялся, что момент скоро наступит, избавив его от вопросов без ответа, от назойливого внутреннего голоса, спрашивающего, чего на самом деле удалось ему здесь достичь. Так много смертей, и ради чего?
Когда Ричард проснулся, было еще светло, значит, он проспал всего час или около этого. Один из лекарей склонился над кроватью, спрашивая, не хочет ли государь супа или фруктов. Король заставил себя сказать «да», зная, что нужно есть, чтобы восстановить силы. Слабость страшно пугала его — он как будто очутился в чужом теле, не том, которое так хорошо служило ему почти тридцать пять лет. Лихорадка возобновлялась через каждые три дня, поэтому сегодня должен быть день без горячки, но это было не так. Если он умрет в Яффе, что станется с его королевством? А с Беренгуэлой, оставшейся молодой вдовой в чужой стране, такой далекой от дома? Или с Джоанной? Неужели Господь лишил его своего благоволения за отказ взять Иерусалим? Возможно, стоило попробовать, даже зная, сколь многие падут при попытке?
— Дай мне знак, Господи! — прошептал Ричард. — Дай знать, что я не ошибся...
Он пытался съесть то, чем пичкали его лекари, но желудок запротестовал, и ему удалось проглотить всего лишь кусочек-другой, после чего началась тошнота. Он попросил музыки, всегда служившей для него источником утешения, но мелодии арфиста казались меланхоличными и траурными, даже когда король требовал чего-то повеселее. В итоге Ричард снова забылся сном — неглубоким, беспокойным сном, не приносившим отдыха. А очнувшись, обнаружил у своей постели племянника.
— Я ждал, когда ты проснешься, — сказал Генрих. — У меня новости, которые ты захочешь услышать.
Ричард сильно сомневался в этом и почти уже попросил Генриха прийти завтра поутру. Но глаза молодого человека сияли и на носителя дурных вестей он совсем не походил.
— Какие?
— Этим вечером пришло письмо от Изабеллы. Она сообщает, что пять дней назад в Акре умер Гуго Бургундский.
Король воззрился на него.
— Полагаю, я только что получил свой знак, — промолвил он.
Граф не понял, о чем речь, но это было неважно, потому как дядя улыбался. Улыбался своей настоящей улыбкой, которой он не видел на лице Ричарда с тех самых пор, как у него началась четырехдневная лихорадка.
Первого сентября аль-Забадани, посол Салах ад-Дина, прибыл в Яффу с окончательным вариантом договора. Он ожидал в шатре за стенами города, пока Ричарда не вынесли к нему в паланкине. Король слишком плохо себя чувствовал, чтобы читать, но сказал:
— Я заключаю мир. Вот моя рука.
Перемирие, начинающееся со следующего дня, было установлено на три года и восемь месяцев. Условия очень напоминали те, что обсуждались прежде, и крестоносцы сохраняли за собой участок побережья от Яффы до Тира. Мир включал князя Антиохийского, графа Триполийского и Рашид ад-Дин-Синана, главу секты ассасинов. Аскалон срывался до основания и восстанавливать его запрещалось до конца срока действия договора. Расчет Ричарда на благородство султана оправдался: Салах ад-Дин возмещал ему расходы на Аскалон взамен на согласие разделить между франками и сарацинами подати с Рамлы и Лидды. Обе стороны получали свободу передвижений, возобновляли торговлю, христианским паломникам предоставлялся доступ в Иерусалим. Обе армии перемешались, и Баха ад-Дин писал, что «то был день радости. Один Аллах ведал всю глубину ликования обоих народов».
