Станислав Рем - Двадцатое июля
— Я сейчас слушаю вас и думаю: так кто же из нас истинный предатель? Тот, кто хотел лишить диктатора жизни и поднять Германию с колен, или тот, кого, кроме его собственной жалкой личности, ничего не интересует?
Мюллер снова резко наклонился к арестованному:
— Надо же, как мы заговорили! А где вы были, когда Гитлер только начинал свой поход по Германии? Где? Я-то как раз боролся с ним, за что чуть было и не лишился всего. А вот вы чем занимались? Наблюдали со стороны? Как оно повернет, да? Сынки министров, детки промышленников… Посмотрите на них: когда их денежки стали утекать в никуда, они вдруг вспомнили, что есть такая страна Германия. И именно во славу ее они вдруг захотели убить диктатора, транжирящего их капиталы. И вы утверждаете, что вами завладела идея освобождения Германии? Да плевать вы хотели на Германию. Деньги — вот ваша Германия! Из-за денег вы хотели убить Гитлера. Из-за своих банковских счетов. Если бы фюрер не трогал ваш карман, никакого заговора не было бы. Мало он вас тряс за мошну мало! Больше нужно было трясти. Ну да ничего. Говорите, я изменник родины? Что ж, посмотрим, как вы повторите свои слова через два дня. Ртом с выбитыми зубами.
Мюллер откинулся назад, расстегнул верхнюю пуговицу ворота рубашки и вдохнул воздух полной грудью.
— Сейчас вас отведут в камеру. В одиночную камеру. Даю двадцать четыре часа на обдумывание моего предложения. И, бога ради, при следующей встрече постарайтесь вести себя более адекватно той обстановке, в которой оказались. Терпеть не моту плохую актерскую игру.
Как только Адама фон Тротта увели, Мюллер вызвал к себе Гюнтера:
— Свяжитесь с Рауфом. Пусть проверит мой кабинет.
— Яволь, группенфюрер. Но, разрешите заметить, ваш кабинет проверяли по графику, в четверг.
— Гюнтер, — посмотрел Мюллер как бы сквозь помощника, — мне повторить приказ или заменить вас более расторопным молодым человеком?
Гюнтер, подавившись глотком воздуха, со всех ног бросился выполнять поручение босса.
* * *Самолет сквозь пелену дождя в одиночестве прорывался к фронтовой полосе. Генерал Бессель, первый заместитель коменданта Парижа генерала Штюльпнагеля, завернулся в плед: холод пронизывал до костей.
Командир экипажа, полковник Шверен, покинул лётную кабину и присел рядом с пассажиром:
— Герр генерал, — перекрикивая шум двигателей, прокричал он, — скоро линия фронта! Мы уже начали давать о себе знать, как вы приказали.
— Благодарю вас, Ульрих.
— Господин генерал, — Шверен стянул с головы шлемофон и сжал его в руках, — я прекрасно понимаю: мы действуем противозаконно. Неужели не было другого выхода?
В глазах пилота застыла боль. Генералу стало не по себе: фактически, если сейчас переговоры с союзниками провалятся, другого выхода, кроме как сдаться в плен, у них нет. Но даже это не самое страшное. В Германии остались их семьи, которые скорее всего завтра окажутся в концлагерях. Без имен. Без гражданства. Только вы-жженые цифры на руках. В лучшем случае.
— Нет, мой дорогой Ульрих. В наших действиях нет ничего противозаконного. Гитлер умер. Теперь в силу вступают новые законы. Точнее, законы новой Германии. Вся последующая война — полная бессмыслица. Потому мы и летим к союзникам.
— Но по радио сообщили, что Гитлер жив.
— Не верь тому, что говорят нахлебники Геббельса. Я убежден, что Гитлера уже нет в живых. А даже если и жив, это ничего не меняет. В Берлине истинные, а не мнимые патриоты тоже начали военные действия против фюрера и его ближайшего окружения. Так что в скором времени ты будешь летать в небе совсем иной Германии.
— СС не простит вам арестов своих людей в Париже.
— Скоро никто и не вспомнит, что была такая организация.
— Командир, — из кабины высунулась голова штурмана, — второй пилот передал: мы приближаемся к линии фронта. Американцы ответили, что согласны принять нас.
— Простите, господин генерал, — полковник поднялся, — мне нужно идти.
— Да, да, Ульрих.
Вессель посмотрел в иллюминатор. Кроме пелены дождя, ничего не было видно.
От имени Штюльпнагеля генерал вез американцам конкретные предложения.
Как только поступило сообщение, что покушение на Гитлера состоялось, по приказу коменданта Парижа тут же произошел свой, местный, парижский переворот. За два часа солдаты вермахта без единого выстрела арестовали весь состав СС и СД, дислоцировавшийся в Париже. С 20 июля власть в столице Франции принадлежала уже Штюльпнагелю.
Вскоре из Берлина пришла новая весть: фюрер не погиб, а только ранен. Генерал не поверил и перезвонил в штаб резервной армии. Трубку поднял сам Штауффенберг. Полковник заверил генерала в смерти Гитлера и предупредительно заметил, что командующий должен продолжать вести те действия, которые спланировали заговорщики.
Потом связь оборвалась. До самого утра Штюльпнагель не имел никакого представления о том, что происходит в Берлине. Уверенность в победе не покидала его. К утру обстановка так и не прояснилась.
Тогда генерал, на свой страх и риск, решил войти в контакт с командующим составом армии противника самостоятельно, без согласования с организаторами заговора. Условие переговоров со стороны немцев было одно: германская сторона прекращает боевые действия против союзников и отдает им территории до самых границ Франции, на которых американские войска и должны остановиться. Одновременно все части вермахта обязаны передислоцироваться на Восточный фронт.
Запечатывая конверт, Штюльпнагель уверял себя, что в нем лежит самый лучший вариант решения проблемы. «Неужели американцы или англичане, — спрашивал он себя, — захотят увидеть своим прямым соседом Советы? Вздор. Они так же, как и немцы, ненавидят коммунистов. И ни один американец, равно как и немец, не сомневается в необходимости уничтожения коммунизма. Полного его искоренения». Любую коммунистическую мысль, по мнению генерала, следовало выжечь, вытравить с лица Земли каленым железом. Помнится, кто-то однажды ему сказал: коммунист хуже, чем еврей. Тогда он не согласился с такой формулировкой. Теперь же, когда предстояла встреча с евреем — а в том, что Эйзенхауэр еврей, он не сомневался, — пришлось пересмотреть свои взгляды. Что, впрочем, оказалось совершенно безболезненным процессом.
— Сэр, — в палатку, мокрый от дождя и явно возбужденный, ворвался полковник Тейлор, — экстренное сообщение! Наша служба перехвата доложила, что в сторону штаба американских войск летит немецкий самолет-одиночка. Просит посадку.
Монтгомери вскочил с деревянного лежака:
