Синтия Хэррод-Иглз - Подкидыш
Джоб усмотрел в этом последнюю возможность спасти Изабеллу и, хотя его бросало в дрожь при одной мысли о том, чем все это может кончиться, он, с трудом сглотнув комок в горле, все-таки сказал:
– Да, мадам, она была моей любимицей. Она так дорога мне, что... я осмеливаюсь покорнейше просить у вас её руки.
– Ты? – Элеонора, казалось, не поняла.
– Да, мадам. Я никогда не заговаривал об этом с вами прежде, но если вы согласитесь позволить мне жениться на ней, я...
– Это она внушила тебе эту бредовую мысль? – резко спросила Элеонора.
– Клянусь, она даже не знает, что я сейчас говорю с вами об этом.
Элеонора, как ужаленная, отдернула руку, лежавшую на его пальцах.
– Ты это серьезно?
– Более чем серьезно, – ответил Джоб.
Глаза у женщины сузились, выражение лица стало ледяным.
– Значит, ты сошел с ума! Жениться на Изабелле? Ты мой слуга, всего лишь мой слуга! Никогда не забывай об этом! И чтобы я больше не слышала подобных разговоров!
После чего Элеонора удалилась, даже не посмотрев в последний раз в его сторону, а Джоб остался один. Его била дрожь, он понимал, что серьезно оскорбил её и, может быть, даже навсегда лишился её доверия. Опечаленный, он вернулся к Изабелле и рассказал ей обо всем, что произошло.
– Я никогда больше не смогу заговорить с ней об этом, – признался он. – Я не в силах вам помочь... Вполне возможно, что я только навредил вам.
– Тебе не в чем себя упрекнуть, – промолвила Изабелла. В её широко распахнутых глазах застыло отчаяние. Потом они гневно сузились, и неожиданно она стала очень похожей на свою мать. – Но я никогда не сделаю этого. Ты можешь передать ей: что бы она ни говорила, я никогда не выйду за него замуж!
Глава 16
Изабелла лежала в своей постели, тревожно прислушиваясь к шагам на лестнице; они приближались к спальне... Изабелла была замужем уже два месяца, но ей казалось, что эти шестьдесят дней тянулись дольше, чем вся её предыдущая жизнь. Кровать у неё была новая, резного бука, прекрасной работы, с новым же алым пологом и небесно-голубым покрывалом, но это была единственная приличная вещь в доме. Воздух в нем был затхлый, спертый. Изабелле никогда не нравился город с его шумом, гамом и суетой, молодая женщина всю жизнь предпочитала свежий ветер вересковых пустошей – безлюдных и безмолвных. В доме же воняло так, словно все запахи города просачивались в комнаты сквозь стены.
Вызывали омерзение и слуги. Это были старые мужчина и женщина, которые провели рядом с Эзрой уже много лет и делали свою работу молча, никогда не поднимая глаз от пола, и вечно ухмыляющийся мальчишка, оказавшийся их сыном – и полным идиотом. От этих злых людей тоже дурно пахло. Эзра и сам мылся только в тех случаях, когда собирался нанести визит какому-нибудь важному лицу; в остальное же время Бразен распространял вокруг себя запах несвежего тела и белья. Слуги же вообще никогда не мылись, и исходившая от них вонь просто ела Изабелле глаза.
её семья окончательно примирилась с этим браком. Когда кто-нибудь из Морлэндов наведывался к Бразену в гости, Эзра вел себя безукоризненно, следя за своими манерами за столом и обращаясь с Изабеллой с такой подчеркнутой вежливостью, что женщине хотелось закричать. Однажды она услышала, как Эдуард шепнул Дэйзи, что Бразен оказался вполне приличным парнем. Когда Изабелла была на людях, ей не на что было жаловаться, но никто не знал и никогда не узнает, что ей приходилось выносить, оставаясь с мужем наедине.
Каждую ночь она вот так лежала в своей постели и ждала – как ждала когда-то в чулане, что вот сейчас наверх придет мать с хлыстом в руке и начнет её бить. Муж не бил Изабеллу, он просто делал ей очень больно. В первую их ночь он был изрядно пьян, дорвавшись до хорошего вина, слишком пьян, чтобы заметить, что она не девушка, – и, конечно же, он и не должен был знать, что она досталась ему уже порченой. Но он сделал ей больно, так больно, что она не могла удержаться от крика. А он сказал ей, что так и должно быть и что обязанность женщины – примириться с этим и терпеть.
Вот тогда-то она и поняла, за что на неё свалилось это наказание. Господь Бог и Непорочная Дева Мария покарали её за грех с Люком. Ибо, если бы она не отдалась Люку, она никогда не знала бы, что такое настоящая любовь, а если бы она не знала этого, ей было бы легче вытерпеть то, что делал с ней Эзра. Она научилась не кричать, ибо чем больше она кричала, тем больнее он ей делал – это ему нравилось. Она не могла этого понять, но знала, что так оно и есть. А он становился все более изощренным, придумывая сотни новых способов причинить ей боль, – щипал её, тискал, кусал... И он всегда ставил свечу как можно ближе к кровати, чтобы, мучая жену, видеть её лицо.
– Так оно и должно быть, мой цыпленочек, – шептал он ей в лицо, обдавая ужасным запахом изо рта. – Так и должно быть с женщинами, это их удел. Тебе придется потерпеть, мой цыпленочек. – Она стонала, а он смеялся и опять щипал её.
Подозревает ли он, думала она временами, что у неё был любовник? Не поэтому ли Эзра постоянно подкалывал её, пытаясь вырвать признание? Она стискивала зубы, иногда даже прикусывала до крови язык, чтобы не вымолвить ни слова. Она не доставит мужу этого удовольствия – так же, как и удовольствия увидеть её плачущей. Вот и сейчас она поспешила смахнуть слезы с глаз и задержала дыхание, прислушиваясь к его тяжелым шагам на лестнице. По коже у неё побежали мурашки, ладони неожиданно вспотели. «О Святая Непорочная Дева Мария, о милосердный Боже, помоги мне выдержать это, пусть это поскорее кончится, если на то будет воля Твоя». Дверь, скрипнув, отворилась, и тени от свечи заплясали по комнате. В тишине слышалось только его дыхание. «Пресвятой Боже, Дева Мария!..» Ей вдруг подумалось: «а как умерла его первая жена?
– Ты не спишь, мой цыпленочек? – прокудахтал он.
На Рождество вся семья собралась вместе и отпраздновала его тем более весело, что и Дэйзи, и Изабелла объявили о своей беременности. Наибольшее удивление и восторг вызвало сообщение Изабеллы, ибо все про себя почему-то давно решили, что её брак с Эзрой Бразеном будет бесплодным. В целом же Эзра, казалось, радуется по этому поводу меньше, чем можно было ожидать, зато Изабелла просто ликовала; но понять её сумел бы только тот, кому были известны все подробности их супружеской жизни, – ведь беременность означала, что между мужем и женой не может быть больше физической близости до самого рождения ребенка.
– Я так рада за тебя, – сказала ей Дэйзи, крепко обнимая свою любимую сестру. – Ты, должно быть, так счастлива.
– Ну, в некотором роде, да, – ответила Изабелла.
– Только в некотором роде? Но ты так любишь детей – во всяком случае, моих.
