Синтия Хэррод-Иглз - Подкидыш
– Значит, вы намерены согласиться?.. – спокойно спросил Эдуард.
– Намерена. Так что не о чем больше и говорить. Пошли ужинать.
– А когда вы собираетесь сказать об этом Изабелле?
– Когда посчитаю нужным.
– Я думаю, что мы должны сообщить ей обо всем немедленно. В конце концов, её это касается в первую очередь.
– Это её вовсе не касается! Вспомни, что произошло, когда ей было позволено самой выбрать себе мужа. В вопросах брака решения должны принимать родители, а дочерям надлежит поступать так, как им скажут, – резко ответила Элеонора и направилась к дому, всем своим видом показывая, что разговор закончен. Эдуард с озабоченным лицом последовал за матерью.
Когда вся семья уселась за стол и Джоб проследил, чтобы все кубки были наполнены вином или элем, Морлэнды, естественно, принялись горячо обсуждать своего сегодняшнего гостя.
– Какой-то кошмарный карлик, – беззаботно прощебетала Дэйзи. – Я думала, мне станет дурно, когда он принялся ковырять в зубах кончиком ножа.
– Больно ты нежная, – холодно осадила её Элеонора.
Молодая женщина даже несколько удивилась, ибо Элеонора всегда была очень щепетильна в вопросах поведения за столом, но Изабелла, не обратившая внимания на то, что обстановка накаляется, подхватила слова Дэйзи:
– Что мне в нем понравилось, так это как она хлестал свою лошадь. Может быть, он и хороший наездник, но уж больно часто пускает в ход плетку. А вы заметили, как его боится его же собственная собака? Уверена, он бьет и её.
Эдуард взглянул на свою мать с выражением, которое должно было означать: «Вот видите?» Элеонора раздраженно побарабанила пальцами по столу.
– Хватит, Изабелла. Твое мнение никого не интересует.
– Но я только хотела сказать...
– Помолчи.
– Но Дэйзи говорила...
– Помолчи.
– Матушка... – начал Эдуард.
Джоб, обходивший вокруг стола, чтобы убедиться, что все в порядке, остановился и насмешливо посмотрел на свою госпожу. Элеонора холодно встретила его взгляд и обратилась сразу ко всем присутствующим:
– Коли вы все намерены обсуждать нашего гостя столь недостойным образом, я лучше сразу вам скажу, что мистер Бразен только что попросил у меня руки Изабеллы.
Воцарилась потрясенное молчание, а Изабелла! изменилась в лице.
Первой осмелилась заговорить Дэйзи:
– Надеюсь, вы отказали ему, матушка? Элеонора обратила свой ледяной взгляд на невестку.
– Я не отказала и не дала согласия. – Изабелла перевела дух. – Но я намерена принять его предложение, если мы договоримся об условиях этого брака.
– Матушка, нет! Вы не можете! – крикнула Дэйзи. – Чтобы такой ужасный, похожий на обычного простолюдина человек женился на Изабелле Морлэнд, одной из богатейших девушек...
– Ты забываешь, – спокойно прервала её Элеонора, – что она давно уже не девушка. А партия очень выгодная. Он невероятно богат, и у него нет детей. Изабелла – или её дети, если Господь пошлет им таковых, – унаследует все, чем он владеет.
Выронив ложку, Изабелла молча уставилась на свою мать; глаза молодой женщины казались двумя темными дырами на белом листе бумаги. Но при слове «дети» Изабелла вскочила, вскрикнула, как раненая лань, и бросилась вон из комнаты, опрокинув свой кубок с вином, содержимое которого разлилось по белой скатерти, точно лужа крови.
Разговор на эту тему возобновился вечером, и постепенно члены семьи один за другим стали склоняться к тому, чтобы признать правоту Элеоноры. Дэйзи в конце концов пришлось согласиться с тем, что партия и вправду неплохая, если мерить общепринятыми мерками, и что во всяком случае для Изабеллы это будет лучше, чем идти в монастырь. Эдуард нехотя высказался в том смысле, что с лица воды не пить и что манеры Бразена немногим хуже тех, которыми могут похвастаться многие видные горожане из числа знакомых Морлэндов. Тринадцатилетний Джон вообще не понимал, из-за чего разгорелся весь сыр-бор, заметив лишь, что это, наверное, здорово – жить в городе, где каждый день происходит столько интересного, а не скучать вдали от Йорка, в уединенной усадьбе.
Но только Джобу было дано до конца понять чувства Изабеллы, благо из всей семьи он проводил с ней больше всего времени и ему единственному поверяла она свои мысли. На следующее утро, когда весь дом еще спал, Джоб побеседовал с Элеонорой с глазу на глаз, перехватив её по возвращении из часовни, где она взывала в одиночестве к Господу и Пресвятой Деве Марии, взяв себе в последнее время за правило проводить каждое утро полчаса на коленях перед образом Богоматери, молясь за упокой души мужа и сыновей. Теперь в часовне сразу при входе стоял прекрасный мраморный памятник, изображавший юного солдата, с датами рождения и смерти и именами обоих, но с лицом Томаса.
Едва взглянув на Джоба, Элеонора поняла, что он пришел её умолять, и отлично знала, о чем. Женщина сурово поджала губы.
– Мадам...
– Нет, Джоб. Я знаю, что ты хочешь мне сказать, но на этот раз можешь не расходовать своего красноречия понапрасну. Однажды ты сумел переубедить меня, но на этот раз я буду непреклонна.
– Но она не хочет выходить за него замуж, госпожа, – начал Джоб.
Элеонора сердито воскликнула:
– Что? При чем тут её желания? Она сделает так, | как ей будет велено, и моего слова для неё должно быть достаточно. Она всю жизнь поступала по-своему. Отец избаловал её, а ты уговорил меня в тот раз отнестись к ней более снисходительно, чем она того заслуживала. Какие такие достоинства мадам Изабеллы заставляют всех виться вокруг неё и плясать под её дудку? Она всегда была эгоистичной, самовольной девчонкой, и я не вижу причин для того, чтобы все в этом доме думали только о том, как ублажить её.
– Но это не так...
– А как?
– Она говорила со мной...
– Не сомневаюсь.
– Она будет так несчастна...
– Глупости. Послушай, Джоб, дорогой мой друг, ты-то хоть понимаешь, что если она не обвенчается с Бразеном, то ей одна дорога – в монастырь? А там ей будет гораздо хуже. Нет, на этот раз я твердо решила – может быть, для неё это последний шанс найти свое счастье.
Взгляд Джоба был весьма красноречив, но верный слуга ничего не сказал.
Элеонора положила свою ладонь на его руку и спросила:
– Так все-таки, что такое с Изабеллой, из-за чего ты говоришь со мной подобным образом? Она ведь всегда была твоей любимицей, разве нет?
Джоб усмотрел в этом последнюю возможность спасти Изабеллу и, хотя его бросало в дрожь при одной мысли о том, чем все это может кончиться, он, с трудом сглотнув комок в горле, все-таки сказал:
– Да, мадам, она была моей любимицей. Она так дорога мне, что... я осмеливаюсь покорнейше просить у вас её руки.
