Георгий Брянцев - По тонкому льду
— А если не явится?
— Должен. Логика того требует.
— Это ваша логика требует, — заметил Демьян, — а он думает по-своему.
— Все равно отыщем, — твердо сказал Андрей. — Теперь его в лицо знают трое: Аристократ, Наперсток и Пейпер.
— Хорошо бы. — Демьян скупо, но как-то мечтательно улыбнулся. — Надо добыть его.
15. Новогодний вечер
Я не мог опаздывать к бургомистру. Я явился точно в указанное на пригласительном билете время — в одиннадцать часов вечера.
До этого мне не приходилось бывать у Купейкина, но его адрес я знал. Он занимал второй этаж небольшого каменного, хорошо сохранившегося особнячка. До войны в нем размещалась эпидемиологическая станция.
Жил Купейкин как у Христа за пазухой. Первый этаж особняка занимала городская полиция. Чтобы пробраться к бургомистру, надо было миновать вахтера, который поглядывал на каждого посетителя и проверял глазом — не схватить ли, не упрятать ли в кутузку.
Купейкина я увидел через окошко дежурного, он ожидал гостей и подал мне знак рукой: дескать, поднимайтесь наверх!
Дверь открыло единственное чадо бургомистра — его дочь Валентина Серафимовна. На ее длинном бледном лице я уловил выражение разочарования: она ждала, видимо, кого-то другого.
С деланной улыбкой Валентина Серафимовна приветствовала меня и пригласила в квартиру.
— Вы первый, — добавила она.
— Подчиненным положено приходить вовремя, — заметил я, раздеваясь.
Валентине Серафимовне минуло двадцать девять лет. Высокая, сухопарая, с осиной талией, она наряжалась всегда в короткие платья, чтобы демонстрировать свои ноги, которые являлись ее единственным украшением. В семье дочь Купейкина занимала независимое положение и считала себя самостоятельной женщиной. Она работала переводчицей в гестапо и должность эту купила страшной ценой — предала своего мужа, который по заданию войсковой разведки пробрался в Энск для сбора интересующих фронт сведений.
Валентина Серафимовна была вероломным, самовлюбленным и мстительным существом. Даже сотрудники управы, люди с подмоченной совестью, и те не могли ее терпеть и за глаза называли гремучей змеей.
Дочь хозяина провела меня в гостиную, извинилась и оставила одного. Я уселся на диван, утяжеленный высокой спинкой, зеркалом, полочками и шкафчиками. Уселся и оглядел комнату. Просторная, с высоким потолком, она была заставлена громоздкой разномастной мебелью. Сюда перебрались из чужих домов доживать свой век ломберные столы, дубовые горки, шифоньеры, кресла, качалки, стулья, подставки для цветов.
В четырех разных по цвету, стилю и габаритам шкафах, занимавших глухую стену, покорно дремали бог весть когда плененные книги в хороших переплетах. Давно, видимо, к ним не прикасалась человеческая рука.
Я призадумался. Под Новый год принято вспоминать прошлое, заглядывать в будущее. Но я думал о настоящем. Сегодняшний день, как и многие другие, для одних начался радостью, для других слезами, для третьих смертью. В то время когда заседал подпольный горком, оккупанты провели в городе обыски. Делалось это в профилактических целях. Среди горожан уже ползли слухи, что больше сотни человек арестовано. Невзирая на пургу, начальник гарнизона приказал для устрашения населения в течение двух часов гонять по городу тяжелые танки. Они безжалостно перемалывали мягкий снег и обнажали черную мерзлую землю. Мои раздумья прервал звук шагов. Еще не старая, но бесцветная, убогая, страшно высохшая жена бургомистра ввела в гостиную субъекта огромного роста, с красной физиономией и очень неприятными манерами. Это был начальник городской полиции Пухов.
— Надеюсь, вы знакомы? — обратилась хозяйка к нам обоим. "Ну еще бы! Как же не знать такого человека, как Пухов?" Я встал, пошел ему навстречу и пожал здоровенную потную лапу.
— Вот и чудесно, — обрадовалась хозяйка и ушла.
Пухов выругался площадной бранью, прикрыл поплотнее дверь и сказал тонким, сиплым голосом:
— На кой дьявол устраивать эти сборища? Время ли сейчас? По городу рыскают подпольщики. Вот, смотрите, — извлек он из кармана несколько смятых листовок и подал мне.
— Опять? — спросил я.
— Опять!
Молодчага Челнок. Он уже приступил к выполнению новогоднего плана.
— И разные, заметьте! — продолжал Пухов. — А знаете, какое поздравление прислали господину Купейкину?
Я отрицательно покачал головой.
— Ужас! Обнаглели, мерзавцы, донекуда. Они пишут…
Что "они пишут" — узнать не удалось: господин бургомистр, его жена и дочь торжественно ввели начальника энского гестапо, штурмбаннфюрера СС Земельбауэра.
Честно говоря, я представлял себе начальника гехайместатсполицай2 более величественным по внешности, а он оказался маленьким невзрачным человечком с птичьей головой, крохотным острым подбородком и вогнутыми внутрь коленками. Левое плечо было ниже правого, кожа на лице дряблая, бледно-серого цвета. Из глубоких впадин мерцали, точно угли, маленькие крысиные глазки. И вообще в его облике чувствовалось что-то крысиное. То ли долголетняя профессия, то ли сознание своей силы делали выражение его лица невозмутимым.
Он заговорил со мной на жестком и тягучем диалекте баварца, задал несколько ничего не значащих вопросов, а потом оскалил в улыбке свои крупные желтые зубы, повернулся на каблуках и бросил в лицо бургомистру:
— Вы пройдоха. Шельмец. Да-да.
Штурмбаннфюреру СС разрешалось говорить все, что приходило на ум.
Купейкин вылупил глаза и покраснел как рак. Его супруга застыла с полуоткрытым ртом. Валентина Серафимовна недоуменно глядела на своего шефа, силясь понять, как принимать это — в шутку или всерьез. На лице начальника полиции я прочел что-то вроде удовлетворения.
Гестаповец сам разрядил обстановку:
— Что же получается? Господина Сухорукова, отлично знающего наш язык, вы держите при себе, а я мучаюсь без переводчика.
— А я, господин штурмбаннфюрер? — с обидой в голосе и капризной миной на лице вопросила Валентина Серафимовна.
Гестаповец отмахнулся:
— Вы не в счет. Личный переводчик-женщина — это неплохо. Прием, банкет, интервью и прочее. А когда надо серьезно говорить с мужчиной — и не час, не два, а всю ночь, — тут я предпочитаю переводчика-мужчину. И выезды. А ваше мнение, господин Сухоруков?
Я ответил, что в работе полиции ничего не смыслю. Но мне кажется, что допрашивать удобнее всего на родном языке преступника, а переводчик — лишняя инстанция.
— О! Чушь! — воскликнул Земельбауэр. — В таком случае мне надо знать французский, польский, венгерский, чешский, словацкий, русский и еще черт знает какие языки. Надо быть полиглотом. А где же вы откопали господина Сухорукова? — спросил он бургомистра.
