Дмитрий Володихин - Царь Гильгамеш
— Анна, у… шорника и Намзтинидут была своя…
— …замкнутая страна? Была. И он боится, что жена станет сильнее и грубее, ворвется и смахнет всю тонкость. У матери… которая судилась с сыном, тоже было нечто… только сыну оно не нужно. Сын, может быть, и не заметил ее потаенного края… А сотник и Нагат… там все проще некуда. Вдвоем они держали замкнутую страну; потом ему захотелось другого, а она пожелала сохранить все в чистоте и неприкосновенности — для одной себя.
— Из-за такой чепухи! Знал бы…
— О нет! Для иных людей потаенный край дороже золота, чести и веры. Это очень дорогой товар.
— Не чувствую, Анна. Но понять… понять, кажется, могу. Все бывает в этом мире, под рукой Творца.
…На другой день Бал-Гаммаст спросил у Намэгинидуг:
— Ты любишь его?
И женщина ответила твердо, так, чтобы слышали все вокруг:
— Я люблю его больше всего на свете.
Сила внешняя, великая и добрая, дала юному царю понять: Намэгинидуг правдива. Правда ее любви пустила глубокие корни.
— А ты, сын мой Алаган, любишь ее? Шорник опустил голову и едва слышно сказал:
— Да, отец мой и государь…
И этот не врет.
— Ваша любовь пускай пребудет в неизменности. Закон Царства и моя воля едины: нити, прикрепляющие жену к мужу, разрезаны не будут. Ты, Намэгинидуг, примешь веру в Творца. И живите в мире.
Шорник и его жена ушли обнявшись…
Он судил еще раз, другой и третий семейные дела. Убедился, что сможет делать это когда пожелает и уже не пройдет мимо сути. Тогда Бал-Гаммаст передал суд по семейным делам старого города Урука Лагу Маддану. Мэ царя и без того не разрешала ему отдыхать вдоволь.
Старший агулан Урука, почтенный Хараг, стоял у левой руки Бал-Гаммаста всякий раз, когда тот судил важнейшие дела. Никогда не размыкал губ, если царь не просил у него совета. Когда требовалось, давал совет, говоря кратко и дельно. Не произнес лишнего слова. Не сделал лишнего жеста. Одно лишь изменилось в нем: на первых царских судилищах презрительная улыбка не покидала уст Харага. Потом лицо его сделалось во всем подобным глиняной маске. Более он не позволял себе ухмыляться.
…Кочевое племя, пришедшее с земель Элама, просит у Дворца и Храма мира, земли и веры; все готовы признать над собой царскую руку… Если Храм не против, Дворец дает мир. Землю поверстать в течение месяца — к Заходу от Урука, там, где особенно обезлюдели деревни.
…Мытарь Кан Хват в превышении таможенной пошлины невиновен. Взял верно, не утаил для себя ничего. Освободить. Торговец, ложно его обвинивший, должен дать десять сиклей серебра за поруху чести.
…Шарт Мабатт в затоплении полей и фруктовых садов четырех деревень виновен, ибо неверно провел канал. Лишается имущества и чина, отдан будет слугой тамкара на дворцовое судно — для дальних морских походов. Канал да будет засыпан.
…Энси Кисуры в недоборе людей на воинскую службу виновен. Лишается правительского кресла, отныне будет простым сотником. На его место да взойдет реддэм Шаддаган…
Месяц уллулт выжигал травы.
Князь Халаш миновал передовые посты армии суммэрк, подчинявшейся лугалю Нараму, и оказался ровно на середине пути между Уром и Уруком. Нарам явился с большой свитой, подъехал на коне к Халашу, бросил на него оценивающий взгляд. Он, правитель Эреду и Ура, величавший себя чуть ли не царем Полуденным, слез со своего жеребца и поклонился Халашу, поклонился в пояс, а свите своей велел встать на колени и согнуть негнущиеся спины так, чтобы кожа лбов поцеловала землю… Нарам был по крови отнюдь не суммэрк, а чистейший алларуадец, родился в молодой семье, жившей на дальней Полуночи, за каналом Агадирт, в диких, Царством не охраняемых местах. Потом весь род его откочевал на землю Царства и рассеялся, он же осел в Эреду. Нарам славился холодной, ничем не перешибаемой смелостью. Не боялся ни человека, ни зверя, смеялся над любыми богами, кроме тех, что оказывались ближе шести шагов от него. Теперь в глазах его поселился ужас…
Халаш с трудом набрал в Уре воинов сколько велено — суммэрк, алларуанцев, пустынных кочевников и всякого иного сброда. Все они — все до единого — боялись своего князя. Однажды он подслушал отрывок разговора: «…этот наш… отдал за силу все… получил уродство… оказался рукой… могучего существа… мог бы вернуть красоту и здоровье… но хочет… ненавидеть… быть сильным…» Они к Хумаве относились без особой опаски: держись подальше, и оно не тронет. А от Халаша ждали одного только лиха.
Ему было все равно. Он почти не говорил от самого Ура, а когда это все-таки требовалось, едва-едва цедил слова.
Страх прочно вошел в его плоть. И отнюдь не чудовищный страж пугал его. По отношению к Хумаве он держался того же мнения, что и вся армия… Просто… князь Халаш побывал у раскрытых ворот замка Анахт. Он видел, как тянулись наружу языки черного огня длиною в десяток тростников. Именно длиной, а не высотой — пламя било не вверх, а в сторону, параллельно земле. Оно тянулось к Халашу и едва-едва не дотягивалось. Халашу померещилось, будто бы вовсе не ворота перед ним. Нет, не ворота. Лоно громадной женщины удерживает в себе темный хищный мир, и стоит ему вырваться, нет сомнений — миру нынешнему, простершемуся под солнцем, суждено быть поглощенным без остатка. Хрупкая каменная стена в шесть тростников толщиной отрезала тот мир от этого, и не будь она укреплена магией, перемычка рухнула бы в один день…
Наконец тени вышли из своего царства, а вслед за ними и Хумава. Путь до Ура они провели в безмолвии.
Тогда, путешествуя с караваном теней, Халаш понял: маленькие люди боятся больших людей, большие люда — еще больших, а те, в свою очередь, боятся бесконечного ужаса, которому нет названия. Таким образом, власть делит всех на низших и высших по количеству страха.
…На другой день после того, как его свеженабранная армия вышла в поход, Халаш узнал о дезертирстве копейщика. Тогда он велел привести оставшихся одиннадцать бойцов из дюжины беглеца, а вокруг них поставил других копейщиков, так, чтобы каждый, кто пожелает вырваться из круга, натыкался на металлические жала. Потом Халаш собственноручно зарезал одиннадцать человек. Не торопясь. Деловито. Досадливо морщась, когда кровь брызгала в лицо. Всей армии было объявлено: бежит один — казнят дюжину, бежит дюжина — казнят шестьдесят воинов, пощады не достоин никто; следует присматривать за соседями. На следующий день князю принесли головы четырех дезертиров. Этих прикончили свои. Больше ни один из его людей не посмел удариться в бега.
Армия Дугана стерегла переправы через Еввав-Рат, она оказалась далеко в стороне. Халашу противостоял только гарнизон Урука…
