Карл Май - Через пустыню
— Почему ты не захотел представиться через консула?
— У немей нет в Мосуле консула, а иностранный консул столь же чужой для меня, как и ты. Консул не может сделать меня ни лучше, ни хуже, чем я есть, а у тебя проницательный взгляд; тебе не надо знакомиться со мной глазами консула.
— Машалла! Ты действительно говоришь очень смело! Ты говоришь так, словно ты являешься очень важным человеком!
— Разве иначе осмелился бы я посетить тебя?
Разумеется, это было сказано слишком дерзко, но я сразу увидел, что моя реплика произвела ожидаемое впечатление.
— Как тебя зовут?
— Ваше высочество, у меня много разных имен.
— Разных? Я полагаю, что у человека бывает только одно имя!
— Обычно это так. Но не у меня: в каждой стране, где я бывал, у каждого посещенного мною народа меня звали по-иному.
— Так ты видел многие страны и народы?
— Да.
— Назови народы.
— Османы, французы, англичане, испанцы…
Я смог перечислить довольно много народов, поставив впереди, естественно из вежливости, османов. С каждым новым именем его глаза становились все больше. Наконец он воскликнул:
— Хей-хей! Разве есть на земле столько народов?
— Есть гораздо больше!
— Аллах акбар! Он создал столько наций, сколько муравьев в муравейнике. Ты еще молод. Как мог ты посетить столько стран? Сколько тебе было лет, когда ты уехал из страны немей?
— Мне было восемнадцать лет, когда я уехал за море, в Америку.
— И кем ты был?
— Я писал статьи в газеты и книги, которые потом печатали.
— О чем ты пишешь?
— Чаще всего я описываю то, что вижу и слышу, что я переживаю.
— А о людях, с которыми ты встречаешься, ты тоже упоминаешь?
— Только о самых замечательных.
— А обо мне напишешь?
— О тебе напишу.
— Что же ты обо мне интересно расскажешь?
— Как я могу знать это сейчас, о паша? Я могу описывать людей лишь такими, какие они бывают во взаимоотношениях со мной.
— А кто это читает?
— Многие тысячи.
— Паши и князья тоже читают?
— И они тоже.
В это мгновение со двора донеслись звуки ударов. Их сопровождали стоны наказуемого. Я невольно прислушался.
— Не обращай внимания, — сказал паша. — Это хаким.
— Твой врач? — спросил я удивленно.
— Да. У тебя когда-нибудь болели зубы?
— В детстве.
— Тогда ты знаешь, как это больно. У меня заболел зуб. Этот пес должен был мне его вырвать, но делал это так неловко, что мне стало слишком больно. Теперь его за это высекут. А я не могу закрыть рот.
Не закрывается рот? Может быть, зуб уже вырван? Я решил воспользоваться этим.
— Не могу ли я посмотреть больной зуб, о паша?
— Ты хаким?
— Могу им быть, когда необходимо.
— Так иди сюда! Справа внизу!
Он открыл рот, и я заглянул туда.
— Ты разрешишь мне потрогать зуб?
— Если это не будет больно!
Я почти рассмеялся в лицо грозному паше. Это был клык, и он едва держался в опухшей десне. Мне достаточно было шевельнуть пальцем, чтобы закончить прерванную операцию.
— Сколько ударов должен получить хаким?
— Шестьдесят.
— Не хочешь ли простить ему оставшиеся, если я вырву зуб, не причинив тебе боли?
— Ты этого не сможешь!
— Смогу!
— Хорошо! Но если мне станет больно, то не доставшиеся хакиму удары получишь ты.
Он хлопнул в ладоши — вошел офицер.
— Отпустите хакима! Этот чужестранец просил за него.
Весьма удивленный, офицер вышел.
Тогда я сунул два пальца в рот паше, сначала нажал немного — притворства ради — на соседний зуб, потом взялся за больной клык и вынул его. Пациент свел брови, однако, кажется, не заметил, что зуб уже у меня. Он быстро схватил мою руку и оттолкнул ее от себя.
— Если ты хаким, то не пробуй так долго! Инструмент лежит здесь!
Он указал на пол. Я незаметно зажал зуб между пальцами, наклонился и увидел… старую, ставшую уже негодной козью ножку. Рядом лежали щипцы — но какие! Ими можно бы таскать из огня стальные пластины. Решено: небольшой обман не повредит делу. Я манипулировал козьей ножкой в далеко не маленьком рту паши.
— Посмотрим, будет ли тебе больно! Бир, ики, ич [133] Вот он, непослушный, причинивший тебе столько боли!
Я подал ему зуб. Он удивленно посмотрел на меня.
— Машалла! Я ничего не чувствовал!
— Вот что может хороший врач, о паша!
Он полез в рот, затем внимательно разглядел зуб и только тогда убедился, что избавился от него.
— Ты — великий хаким! Как тебя называть?
— Бени-араб зовут меня Кара бен Немей.
— Ты каждый зуб вынимаешь так хорошо?
— Хм! Смотря по обстоятельствам!
Он снова хлопнул в ладоши. И опять показался давешний офицер.
— Спроси-ка по всему дому, не болят ли у кого зубы. Адъютант исчез, а я почувствовал себя так, как будто у меня у самого заболел зуб, хотя выражение лица у паши стало очень милостивым.
— Почему ты сразу же не пошел с моими посланцами? — спросил он.
— Потому что они меня оскорбили.
— То есть?
Я вкратце рассказал о происшедшем. Он внимательно выслушал меня, а потом угрожающе поднял руку.
— Ты вел себя неправильно. Я приказал, и ты должен был немедленно явиться. Благодари Аллаха, что он обучил тебя удалять зубы без боли.
— А что ты мне сделал бы?
— Ты был бы наказан. Как — об этом я еще не успел подумать.
— Наказан? Нет, ты бы этого не сделал!
— Машалла! Это почему же? Кто смог бы мне помешать?
— Сам государь.
— Государь? — спросил он удивленно.
— И никто другой. Я не совершил ничего противозаконного и, пожалуй, мог требовать, чтобы твои офицеры были вежливы со мной. Или ты полагаешь, что на этот пергамент не стоит обращать внимания? Вот, возьми и прочитай!
Он раскрыл грамоту и, кинув на нее беглый взгляд, благоговейно приложил ко лбу, рту и сердцу.
— Паспорт, выписанный государем — благослови его Аллах!
Он прочитал документ, сложил и вернул мне.
— Ты находишься в тени падишаха! Как тебе удалось проникнуть к нему?
— Ты — губернатор Мосула! Как ты добрался до этого поста, о паша?
— Ты действительно очень смел! Я стал губернатором здешнего округа, потому что меня осветило солнце падишаха.
— А я нахожусь в тени падишаха, потому что на меня снизошла милость государя. Падишах дал мне разрешение посетить все его страны, а потом я напишу статьи и целые книги о том, как меня принимали его подданные.
Это подействовало. Паша указал мне место рядом с собой, на драгоценном смирненском ковре.
— Садись!
Потом он приказал негритенку, сидевшему перед ним на корточках, принести мне трубку и подать нам кофе. Принесли и мои сандалии, которые я немедленно обул. Потом мы, покуривая и попивая кофе, уселись рядышком, как давние, добрые знакомые. Кажется, его расположение ко мне росло, и он, чтобы доказать мне это, послал за теми двумя арнаутскими офицерами, что приходили за мной. Лицо его стало таким благостным, словно паша готов был наобещать им величайшее блаженство в мире:
