Карл Май - Через пустыню
— Ты что, ослеп и оглох? — грубо спросил он.
Эти арнауты [131] были неотесанными и невыдержанными людьми, которые при малейшем поводе хватались за оружие и даже пускали его в ход. Конечно, я не собирался терпеть их грубости. Поэтому, вроде бы ненароком, я вытащил из-за пояса револьвер и обратился к своему слуге:
— Хаджи Халеф Омар-ага, скажи-ка мне, не вошел ли кто к нам?
— Да, пришли.
— Кто же это?
— Два офицера, которые хотят с тобой поговорить.
— Кто их послал?
— Паша, да ниспошлет ему Аллах долгую жизнь!
— Это неправда! Я — эмир Кара бен Немей; паша — да охранит его Аллах! — послал бы ко мне вежливых людей. Скажи этим мужланам, несущим на устах обидное слово вместо привета, что они могут идти. Пусть они повторят слова, которые я сказал тебе, тому, кто их послал!
Офицеры схватились за пистолеты и вопрошающе посмотрели друг на друга. Будто бы случайно я направил дуло своего револьвера на них и сердито нахмурился.
— Ну, Хаджи Халеф Омар-ага, что я тебе приказал?
По малышу было видно, что мое поведение пришлось ему по вкусу. И у него в руках оказался пистолет. С очень гордой миной он повернулся ко входу и важно произнес:
— Слушайте, что я вам скажу! Этот храбрый и знаменитый эфенди — эмир Хаджи Кара бен Немей, а я — Хаджи Халеф Омар-ага бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара. Вы слышали, что сказал мой эфенди? Идите и делайте, как он вам приказал!
— Мы не уйдем, нас послал паша!
— Тогда вернитесь к паше и скажите ему, чтобы он послал к нам более вежливых людей! Кто приходит к моему эфенди, тот снимает обувь и говорит слова привета.
— Неверному…
Мгновенно я вскочил и оказался рядом с ними.
— Вон!
— У нас есть…
— Вон!
В следующее мгновение мы с Халефом остались одни. Должно быть, по моему виду они поняли, что я не склонен позволять им поучать меня.
— Сиди, что ты наделал! — воскликнул Халеф.
Несмотря на всю свою неустрашимость, он боялся последствий моего поведения.
— Ты знаешь этих арнаутов?
— Они кровожадны и мстительны.
— Да, этого у них не отнимешь. Разве ты не видел в Каире, как один из них убил старую женщину только за то, что она не уступила ему дорогу? Она была слепа.
— Я это видел. Здешние нас не убьют.
— А пашу ты знаешь?
— Он очень добрый человек!
— О, очень хорошо, сиди! Половина Мосула опустела, потому что все его боятся. Не проходит и дня, чтобы десять — двадцать человек не подвергали палочным наказаниям. Кто богат сегодня, того назавтра уже нет в живых, а его имущество переходит к паше. Он стравливает арабские племена между собой, а потом идет войной на победителей, чтобы отнять у них добычу. Он говорит своим арнаутам: «Идите, разрушайте и убивайте, но принесите мне деньги!» Они усердно выполняют такие приказы, и паша стал уже богаче падишаха. Кто еще сегодня пользуется полным его доверием, того завтра он приказывает упрятать в тюрьму, а послезавтра обезглавить. Сиди, как ты думаешь, что он сделает с нами?
— Поживем — увидим.
— Я скажу тебе, сиди. Как только я замечу, что он хочет причинить нам зло, убью его. Я не умру, не забрав его с собой.
— Ты не сможешь этого сделать, потому что я пойду к нему один.
— Один? Я на это не соглашаюсь. Я иду с тобой!
— Могу ли я взять тебя, если он хочет видеть одного меня?
— Аллах-иль-Аллах! Тогда я подожду здесь. Но клянусь Пророком и всеми халифами: если к вечеру ты не вернешься, я передам паше, что у меня есть одно важное известие для него; он впустит меня к себе, и тогда я всажу ему в голову две пули!
Хаджи говорил вполне серьезно, и я был убежден, что он сделает это — мой храбрый малыш. Такую клятву он не нарушит.
— А Ханне? — спросил я.
— Она расплачется, но будет гордиться мной. Ей не придется любить человека, который позволяет убить своего эфенди!
— Благодарю тебя, мой добрый Халеф! Но я убежден, что так далеко дело не зайдет.
Через некоторое время мы снова услышали шаги. Вошел простой солдат. Перед дверью, еще на лестнице, он снял обувь.
— Селям! — приветствовал он меня.
— Селям! Что тебе надо?
— Не ты ли тот эфенди, с которым хочет поговорить паша?
— Да, я.
— Паша — да подарит ему Аллах тысячу лет жизни! — прислал за тобой носилки. Ты должен прибыть к нему!
— Иди на улицу. Я сейчас приду!
Когда он вышел, Халеф сказал:
— Сиди, ты видишь, что он становится опасным?
— Почему?
— Посланцем пришел не ага, а обычный солдат.
— Может быть… Но ты не тревожься!
Я поднялся по ступеням наверх. Перед домом стоял целый отряд — арнаутов двадцать. Они были вооружены до зубов, а командовал ими ага, один из тех двоих, что приходили ко мне. Двое носильщиков держали наготове паланкин [132].
— Садись! — приказал мне мрачный ага.
Я постарался забраться в паланкин как можно непринужденнее. Судя по эскорту, я мог, пожалуй, считать себя пленником. Несли меня беглым шагом до самой резиденции паши.
— Выходи и следуй за мной! — приказал прежним тоном ага.
Он повел меня вверх по лестнице, в комнату, где я застал нескольких офицеров, тотчас же принявшихся с мрачным видом изучать меня. У входа сидело несколько штатских, видимо, городских жителей. По ним было заметно, что здесь, в логове льва, они чувствуют себя не очень-то уютно. Обо мне сразу же доложили. Я снял сандалии, которые обул специально для визита, и вошел.
— Селям алейкум! — приветствовал я, скрестив руки на груди и кланяясь.
— Сел…
Паша сразу же прервался, а потом спросил:
— Твой посланец сказал, что со мной хочет говорить немей.
— Это так.
— Разве немей обратились в мусульманство?
— Нет, они остались христианами.
— И тем не менее ты осмелился на мусульманское приветствие?
— Ты мусульманин, любимец Аллаха и любимец падишаха — храни его Бог! Неужели я должен приветствовать тебя подобно язычнику, не признающему никакого Бога и не имеющему никакой священной книги?
— Ты смел, чужестранец!
Он бросил на меня особенный, настороженный взгляд. Паша был невысок и очень худ, а лицо его становилось самым обычным, когда с него исчезал сразу же бросавшийся в глаза налет хитрости и свирепости, при этом правая щека у него была сильно вздута. Возле паши стоял серебряный таз, наполненный водой и служивший ему плевательницей. Вся одежда его была шелковой. Рукоять кинжала и аграфы на тюрбане искрились бриллиантами; на пальцах поблескивали кольца, а трубка, которую он курил, была самой драгоценной из всех когда-либо мной виденных.
Внимательно изучив меня с головы до ног, паша продолжил расспросы:
— Почему ты не захотел представиться через консула?
