Амеде Ашар - В огонь и в воду
— Безъ сомнѣнія, ѣду, герцогиня.
— При дворѣ только и рѣчи, что о привязанности его къ вамъ… Назначенный королемъ главнокомандующій говоритъ объ васъ въ такихъ выраженіяхъ, которыя свидѣтельствуютъ о самой искренней дружбѣ между вами. Онъ говоритъ даже, что въ этомъ дѣлѣ многимъ обязанъ вамъ.
— Графъ де Колиньи преувеличиваетъ….. Все сдѣлали его собственныя заслуги. Впрочемъ, признаюсь, когда я люблю кого-нибудь, то моя преданность не отступаетъ ни передъ чѣмъ.
— Если сблизить его слова съ вашими частыми визитами графинѣ де Суассонъ, которая, какъ говорятъ, особенно къ вамъ внимательна и благосклонна, то можно вывести заключеніе, что ваша судьба въ короткое время значительно измѣнилась къ лучшему…. Что жь это за секретъ у васъ, графъ, чтобъ дойдти такъ быстро до такихъ блестящихъ результатовъ?
— Я вспомнилъ о девизѣ, о которомъ вы сами мнѣ говорили, герцогиня.
— О какомъ девизѣ?
— Per fas et nefas.
Горькая улыбка сжала губы Орфизы.
— Желаю, сказала она, чтобъ этотъ девизъ былъ вамъ такъ-же благопріятенъ и въ Венгріи, какъ былъ во Франціи
— Я надѣюсь. Если я ѣду такъ далеко, то именно затѣмъ, чтобъ поскорѣй заслужить шпоры. Мой предокъ завоевалъ себѣ имя, которое передалъ мнѣ, и гербъ, который я ношу, цѣной своей крови и остріемъ своей шпаги… Я хочу дойдти тѣмъ же путемъ къ той цѣли, къ которой стремлюсь… Цѣль эту вы знаете, герцогиня.
— Я помню, кажется, въ самомъ дѣлѣ, эту исторію, которую вы мнѣ разсказывали. Неправда-ли, дѣло шло о Золотомъ Рунѣ? Развѣ все еще на завладѣніе этимъ Руномъ направлены ваши усилія?
— Да, герцогиня.
— Это меня удивляетъ!
— Отчего же?
— Да оттого, что, судя по наружноcти, можно-было подумать совершенно противное…
— Наружность ничего не значитъ…. поверхность измѣнчива, но дно остается всегда неизмѣнно.
Улыбка Орфизы потеряла часть своей горечи…
— Желаю вамъ успѣха, когда такъ! сказала она.
Орфиза встала, прошла мимо Гуго и вполголоса, взглянувъ ему прямо въ глаза, произнесла медленно.
— Олимпія Манчини — это ужь много; еще одна — и будетъ слишкомъ!
Онъ хотѣлъ отвѣчать; она его перебила и спросила съ улыбкой:
— Такъ вы пришли со мной проститься?
— Нѣтъ, не проститься, возразилъ Гуго гордо; это грустное слово я прознесу только въ тотъ часъ, когда меня коснется смерть; но есть другое слово, которымъ полно мое сердце, разставаясь съ вами: до свиданья!
— Ну, вотъ это — другое дѣло! Такъ долженъ говорить дворянинъ, у котораго сердце на мѣстѣ! Прощайте — слово унынія, до свиданья крикъ надежды! До свиданья же, графъ!
Орфиза протянула ему руку. Если въ умѣ Гуго и оставалось еще что-нибудь отъ мрачныхъ предостереженій Брискетты, то все исчезло въ одно мгновенье. Въ пламенномъ взглядѣ, сопровождавшемъ эти слова, онъ прочелъ тысячу обѣщаній, тысячу клятвъ. Это былъ лучъ солнца, разгоняющій туманъ, освѣщающій дорогу, золотящій дальніе горизонты. При такомъ свѣтѣ все становилось возможнымъ! Что ему было за дѣло теперь, забудетъ-ли его равнодушно графиня де Суассонъ, или станетъ преслѣдовать своей ненавистью? Не была-ли теперь за него Орфиза де Монлюсонъ?
Гуго не слышалъ земли подъ ногами, возвращаясь въ отель Колиньи, гдѣ все было шумъ, суета и движенье съ утра до вечера, и это продолжалось ужь нѣсколько дней. Дворъ отеля былъ постоянно наполненъ верховыми, скачущими съ приказаніями, дворянами, просящими разрѣшенія связать судьбу свою съ судьбой генерала, поставщиками, предлагающими свои услуги для устройства его походнаго хозяйства, приводимыми лошадьми, офицерами безъ мѣста, добивающимися службы, молодыми людьми, которымъ родители хотятъ составить военную каррьеру.
Этотъ шумъ и безпрерывная бѣготня людей всякаго сорта нравились Коклико, который готовъ бы былъ считать себя счастливѣйшимъ изъ людей, между кухней, всегда наполненной обильною провизіей, и комнатой, гдѣ онъ имѣлъ право валяться на мягкой постели, еслибъ только Гуго рѣшился сидѣть смирно дома по вечерамъ.
Онъ жаловался Кадуру, который удостоивалъ иногда нарушать молчаніе и отвѣчать своими изреченіями.
— Левъ не спитъ по ночамъ, а газель спитъ. Кто правъ? Кто неправъ? Левъ можетъ не спать, потому что онъ левъ; газель можетъ спать, потому что она газель.
Арабъ сдѣлалъ себѣ изъ отеля Колиньи свой домъ, свою палатку. Онъ никуда не выходилъ и проводилъ часы, или мечтая въ саду, или давая уроки фехтованья Угренку, или пробуя лошадей, приводимыхъ барышниками на продажу. Тутъ только, въ этомъ послѣднемъ случаѣ, сынъ степей отдавался весь свой врожденной страсти и дикой энергіи; поѣздивши, онъ опять впадалъ въ молчаливое равнодушіе.
Въ тотъ день, когда было рѣшено, что графъ де Монтестрюкъ идетъ въ походъ съ графомъ де Колиньи, онъ улыбнулся и показалъ свои блестящіе зубы.
— Скакать! отлично! сказалъ онъ.
И пробравшись на конюшню, онъ выбралъ для себя и для двоихъ товарищей лучшихъ лошадей, какихъ чутье указало ему въ числѣ прочихъ.
Съ этой минуты онъ сталъ спать между ними и окружилъ ихъ самыми нѣжными попеченіями.
— На войнѣ, сказалъ онъ Коклико, который удивлялся его затѣѣ, чего стоитъ конь, того стоитъ и всадникъ.
Когда графъ де Монтестрюкъ сошелъ во дворъ, Коклико и Кадуръ оканчивали всѣ приготовленія къ отъѣзду. Лошади были сытно накормлены, чемоданы крѣпко увязаны, все ждало только сигнала.
— Сегодня, что-ли? крикнулъ ему Коклико, застегивая чемоданъ,
— Сѣдлайте коней… ѣдемъ! весело отвѣчалъ Гуго.
— Наконецъ-то! Я никогда не видалъ другихъ турокъ, кромѣ пряничныхъ, что продаютъ на ярмаркѣ въ Ошѣ, и былъ бы очень радъ увидѣть, каковы они живые.
Говоря это и между тѣмъ какъ Кадуръ осматривалъ, все-ли исправно у лошадей, Коклико толкнулъ маленькаго мальчика прямо на Гуго и спросилъ:
— Узнаете этого мальчика?
Гуго взглянулъ на мальчика, который смотрѣлъ на него кроткими и блестящими глазенками.
— Э! да это нашъ другъ изъ Маломускусной улиды! вскричалъ онъ, погладивъ рукой по кудрявой головкѣ.
— Онъ самый! А такъ какъ Угренку сильно хочется научиться солдатскому ремеслу съ добрыми людьми, то я думалъ, не позволите ль вы мнѣ взять его съ собой?
— Пусть ѣдетъ!… Вѣдь онъ храбро помогалъ намъ! Поцѣлуй-ка меня, Угренокъ.
Угренокъ расплакался и бросился на шею графу де Монтестрюку.
— Ну, вотъ ты теперь и принятъ въ полкъ, пріятель, сказалъ Коклико; пока будетъ хлѣба для троихъ, будь покоенъ, хватить и на четвертаго.
— Да и лошадей четыре ужь готово, проворчалъ Кадуръ.
Въ тотъ самый часъ, какъ Гуго садился на коня и, въ головѣ своего маленькаго отряда, проѣзжалъ по Парижу, по дорогѣ въ Мецъ, Орфиза де Монлюсонъ ходила въ сильномъ волненьи взадъ и впередъ у себя по комнатѣ.
