Анатолий Ковалев - Потерявшая имя

— А вот так и понимайте, что не было никакой свадьбы. — Он снял с плеча замершего навытяжку слуги полотенце. — Мы вас разыграли, Елена Денисовна.

— Если это шутка, то очень скверная, — после затянувшейся паузы вымолвила Елена. — Я ничего не понимаю.

— Да ладно вам! Обычное дело, — отмахнулся Савельев. — Неужели никогда не слышали о потешных свадьбах? Или почтенные родители и воспитатели не внушали вам беречься гусаров?! Признаюсь, вы меня поразили, когда приняли мое предложение вот так, очертя голову! Я бы, может, остановился, да вы мне ни минуты одуматься не дали! Сами виноваты!

Слова застряли у Елены в горле. До ее сознания медленно начинал доходить весь ужас происходящего.

— А как же венчание в церкви? — с трудом выговорила она.

— Это всего лишь домашний спектакль, разыгранный моим приятелем Севкой Гнедым. Не бойтесь, душенька, нигде в приходской книге о нашем браке не упомянуто, — издевательски нежно заверял ее Дмитрий, приглаживая усы перед большим старинным зеркалом в почерневшей от времени бронзовой раме. — Так что вы свободны от всяческих оков. Можете ехать хоть в Петербург, хоть прямо в Париж! Рекомендую!

— Но вы лишили меня чести, — еле слышно проговорила Елена.

— Эка беда! — засмеялся он. — Смею вас уверить, что в обоих этих городах честь вам будет только помехой!

И только теперь, с внезапной беспощадной ясностью, Елена поняла все. Не раздумывая ни секунды, она схватила с ночного столика бронзовый подсвечник и запустила им в своего обидчика. Тот успел увернуться, и подсвечник полетел в зеркало, расколов его на мелкие части.

— Черт возьми! — восторженно закричал Савельев, отряхивая осколки с головы и плеч. — Вот это я люблю! Честное слово, Елена Денисовна, я даже жалею, что вы не моя жена. Но посудите сами, разве мы можем с вами пожениться? У вас ни гроша за душой. Тяжба ваша с дядюшкой — дело безнадежное! Мои дела не лучше, за три дня я прокутил весь свой пенсион на будущий год, да еще влез в долги. Наверно, придется заложить усадьбу…

Юная графиня уже не слушала. Она торопливо одевалась, руководствуясь только одним желанием — поскорее убраться из этого дома, бежать без оглядки туда, где никто не будет знать о ее позоре. Приведя себя в порядок, Елена поискала глазами ридикюль. Он лежал в кресле, на самом виду. Девушка раскрыла его и ахнула.

— Как!

Пакет, в котором хранились деньги Натальи Харитоновны, с таким трепетом преподнесенные ей карлицей, обнаружился под ридикюлем разорванный и пустой.

— Вы еще и украли мои деньги?! — со слезами в голосе закричала Елена.

— Что за чушь? — возмутился было Дмитрий, но тут же запнулся, осененный неприятной догадкой. — Это, должно быть, Глашка! Вот ведь паскудница! Но ничего, сейчас я ее тряхану! — И быстрым шагом вышел из комнаты.

В столовой, где тянулось трехдневное пиршество, пахло грязным бельем и давно немытыми телами. Гости, костромские гуляки и девицы веселого нрава, спали, развалившись прямо на полу в самых безмятежных позах, набираясь сил перед новой попойкой. Глашки среди них не было. Не нашел он ее и в других комнатах. Тогда, вернувшись в столовую, перешагивая через спящих гостей, Савельев добрался до Васьки Погорельского, который возлежал в обнимку с пышногрудой девицей, довольно потрепанной и уже немолодой.

— Эй, братец, проснись! — потряс он его за плечо.

— Чего тебе? — спросонья спросил тот. — Голова как трещит… Вели принести рассолу, что ли…

— Глашку не видел?

— Да ночью удрала в Кострому…

— На чем?

— В твоей карете, — усмехнулся Васька. — Прямо как барыня!

— Вот ведь паскудница! — в сердцах воскликнул Дмитрий, ударив себя кулаком по ляжке. — Найду — самолично выпорю!

— Как же, выпорешь ты ее! Она тебе больше не крепостная… — возразил Погорельский, окончательно проснувшись и высвободив затекшую руку из-под девицы.

— Все равно выпорю гадину! — настаивал на своем Савельев.

— Да что случилось-то? Объясни толком!

Приятель принялся разминать онемевшие пальцы. Девица, бревном лежавшая рядом, открыла глаза и тупо выпучила их, будто никак не могла сообразить, где находится и что за люди спят вповалку вокруг.

— Ох, и тяжела же ты, Матрена! — поморщился Васька. — Что ж такого натворила наша дражайшая Глафира Парамоновна?

— Что, что, жену мою обокрала! — огрызнулся Савельев.

— Какая она тебе жена, Митяй? Такая же, как мне Матрена!

Девица неожиданно захохотала, да так заливисто, что разбудила гостей, и те, в свою очередь, тоже начали хохотать. Как раз в это время Елена вошла в гостиную. Хохот усилился, на нее стали показывать пальцами. Теперь она отчетливо видела, что перед нею девицы легкого поведения и самого низкопробного сорта провинциальные кавалеры. Их смех и издевки не вызвали в ней испуга или обиды, с таким же успехом свора обезьян в зверинце могла бы корчить ей рожи. После хоровода дураков на балу у дядюшки характер юной графини достаточно закалился, и на этот раз она не стала произносить пламенных речей. Единственный человек, которому она хотела бы посмотреть в глаза, был священник, отец Георгий, но, поискав взглядом, она его не обнаружила. Остановившись на пороге, Елена обернулась к Савельеву и тихо, но отчетливо проговорила слова, которые он услышал даже сквозь поднявшийся шум:

— Мне это будет уроком… А вам — вечным позором! Прощайте!

— Постойте же, не кипятитесь! — уязвленный, он схватил ее за руку. — Завтра поедем вместе, клянусь… — Дмитрий вдруг осекся, вспомнив, что у него теперь нет кареты.

— Чем вы теперь можете клясться?! — Елена резко выдернула руку и направилась к выходу.

Савельев хотел было пойти за ней, но Васька его остановил.

— Куда она денется? — усмехнулся он. — Далеко не улетит! Ни денег у нее, ни кареты!

Елена выбежала, разминувшись в дверях с Фомой Ершовым, который нес гостям поднос с напитками. Тут были и травник, и кизлярская водка, и даже какого-то особого рода «утренний пунш». Два стакана этого самого пунша и выпил подряд Савельев, стремясь задушить поднимавшееся в нем пока еще смутное раскаянье. Спустя полчаса он уже горланил вместе с гостями водевильные куплеты и лил водку за шиворот Матрене, которая оглушительно хохотала, польщенная вниманием отставного гусара.

Ноги сами привели Елену в конюшню, где в стойле стоял всего один конь, серый в яблоках, с удивительно внимательным взглядом больших карих глаз. При виде Елены он громко фыркнул, заставив ее вздрогнуть, и ударил копытом о доски настила. В тот же миг из огромного, под самый потолок, стога сена высунулась голова заспанного конюха.