Валерио Манфреди - Спартанец

Скоро придет весна с ее тепловатыми ветрами, и снова вырастет горькая полынь; съев ее горькие листья, можно вызвать острые спазмы в чреве и избавиться от жизни, которая пустила там корни… нет, она не сделает этого!

Ее отец, старик Пелиас, не проживет очень долго; она не имела ни малейшего представления о том, что приготовила ей судьба в будущем, но она не станет жевать горькую полынь…

Она снова посмотрела на его лицо, лоб, руки. Она всей душой надеялась, что никогда снова не лишится его. Она вспоминала о полях на горе Тайгет, которые с приходом весны снова покроются цветами. Ягнята вернутся на высокогорные пастбища, созреет пшеница, которая, склоняясь от ветра, будет светлеть на полях…

Она не знала, что сон уже охватил ее, и что она видит сны, растянувшись на бычьей шкуре.

ГЛАВА 9

Эносигей

— Не возвращайся по той же дороге, — сказал Пелиас. — Снег будет более глубоким, и ты не сможешь проехать. Поезжай на восток до реки, которая называется Памир; затем следуй по долине до развилки. Там поверни направо в сторону Гафы; ты доберешься до Белемины приблизительно за два дня. Затем направляйся в сторону Кариста, что в долине Еврота. Поверни на юг, и на второй день попадешь в Спарту. Мы с нетерпением будем ждать от тебя известий и постараемся и тебе сообщить хоть словечко о нас. Да будут с тобой боги и да помогут они тебе в пути. Ты не представляешь, какое утешение ты принес нам.

— Я пришлю одного из своих людей для весенних работ, — сказал Клейдемос, надевая плащ. — Тратьте деньги, которые я оставляю, на все, что вам нужно. Я посмотрю, что произошло в Спарте за время моего отсутствия, и постараюсь найти способ вернуть вас. Возможно, эфоры позволят мне поселить вас на моей земле. Если я заплачу цену, которую потребует казначейство, они, без сомнения, дадут на это согласие. Когда мы снова будем вместе, все изменится — вы увидите. Возможно, мы сможем быть счастливы снова, или, по крайней мере, найдем утешение друг в друге после столь долгих лет разлуки.

Он долго держал их в объятиях, затем вскочил на коня, пришпорил его в галоп, переводя затем на шаг.

Солнце проглядывало между облаков, когда он прибыл на берега Памиса, — быстрого потока с грязноватыми водами.

Он ехал по берегу реки до полудня, проезжая через поселки, и добрался до развилки реки ранним вечером.

Клейдемос перекусил немного, найдя убежище у стены вокруг оливковой рощи, затем снова поехал вдоль правого притока Памиса. Надвигались сумерки, когда он заметил мрачную гору, возвышающуюся среди ряда холмов, покрытых редкими фисташковыми деревьями и кустарником можжевельника.

На вершине он заметил несколько строений и надеялся найти там ночлег. Он свернул с дороги на грязную тропу и вскоре добрался до подножья горы. Место казалось пустынным и покинутым, не было ни поселка, ни даже дома.

Пока он поднимался по склону, строения, которые померещились ему на вершине горы, стали принимать более четкие очертания. Он уже мог различить развалины огромной стены, обветшалые, осыпающиеся башни, возвышающиеся здесь и там на разрушающихся бастионах.

Мертвый город илотов, ничем другим это и быть не может!

Он натянул поводья, потому что его словно охватил страх, и он готов был повернуть назад, но любопытство превзошло все опасения, он решил продолжить путь.

Умирающее солнце бросало слабый отблеск на вершину горы. Кольцо стен должно быть, невероятно древнее, — он мог судить об этом по огромным, обтесанным под прямым углом валунам фундамента.

Когда Клейдемос, наконец, добрался до самой вершины, стало совсем темно. Он вошел в город, проходя через одни из ворот, от которых остались только опоры; архитрав валялся на земле, разбитый на две части.

Спартанец продвигался вперед среди развалин, но странно то, что он совсем не чувствовал страха, несмотря на ужасающие сказки, которые он слышал, как рассказывали, когда он был еще совсем мальчишкой, об этом проклятом и священном месте.

Под этими камнями, в какой-то сырой подземной камере спит царь Аристодем, тот, кто когда-то держал великий лук из рога.

Он вернулся к стене и пытался найти нишу, в которой он мог бы укрыться на ночь вместе с лошадью. Ему бы хотелось развести костер, потерев друг о друга две сухие деревянные палочки, как его учили фракийцы, но ничего не мог найти, кроме нескольких сырых веточек.

«Вот так зарождаются суеверия, — подумал он. — Если бы мне удалось развести огонь, кто знает, какую историю могли бы выдумать пастухи, там, внизу в долине, увидев мерцающий свет среди развалин мертвого города!»

Клейдемос достал свое одеяло с лошади и укрылся по возможности плотнее. Поднималась луна, и он мог лучше рассмотреть простиравшиеся перед ним развалины; когда-то это был большой, процветающий город. Конечно, он был покинут в незапамятные времена, никто не осмелился восстановить его после разрушения.

Он подумал о Критолаосе, Карасе, обо всех тех, кто всегда надеялся на освобождение людей гор. Массовое убийство на мысе Тенар переполнило его отчаянием.

Какой ответ на все его надежды!..

Единственная настоящая возможность больших перемен исчезла вместе с Павсанием. План царя имел бы шанс на успех, если бы ему удалось разрушить органы городского правления при поддержке со стороны равных, а возможно и при внешней поддержке со стороны афинян.

Но сейчас все погибло; Фемистокл отправлен в изгнание, консервативное афинское правительство на дружественной ноге с эфорами, которые оказывают сильное давление на царя Плистарха, сына Леонида, и его юного собрата, второго царя Архидама.

Оба отличались доблестью, но у них еще не было опыта, и возникли бы большие трудности при попытке освободиться от давления эфоров и старейшин.

Но все-таки память о падении города Ифома поддерживала гордость илотов и надежды Критолаоса.

Клейдемос свернулся калачиком под одеялом, но уснуть не удавалось, другие мысли переполняли его разум. Забытые, далекие слова, фразы, повторялись как эхо, расплывчатые увядающие образы, казалось, ожили в его памяти.

Тот потрясающий сон, который привиделся ему, когда он, совсем еще мальчишка, спал, прижимая лук царя к своей груди… Оракул пифии Периаллы, напоминание Караса об ее откровении, когда они стояли на поле битвы при Платеях, с его наставлением:

— Вспомни эти слова, Талос, сын Спарты и сын своего народа, в тот день, когда ты увидишь меня снова.

И этот день теперь уже не может быть слишком далеким…

Слова Критолаоса, когда он лежал на смертном одре:

— Человек с одним глазом придет к тебе; он сможет снять проклятие с меча царя…

Что он имел в виду, говоря все это?