Станислав Федотов - Схватка за Амур

– Врач по своей профессии должен знать яды, чтобы уметь с ними бороться, – ответил Леперрье. – Вам надо прочитать письмо. Я его подержу перед вами, а вы читайте. Может быть, станет понятно, кто и за что убил мадам.

Последние слова доктора вновь резанули по сердцу, но Анри уже вполне сознательно сдержал себя и взглянул на текст. И – вздрогнул: письмо написано по-русски! Письма из России приходили – от Анны Васильевны, матушки Насти, от ее сестер, но этот почерк был ему незнаком. Какое-то нелепое обращение – «Милостивая государыня Анастасия Никитовна!» – и подпись – Анри бросил взгляд в конец письма и снова вздрогнул – «Николай Муравьев». А между ними – холодное, сугубо деловое послание, раскрывающее Настеньке истинное лицо ее обожаемого супруга. Цель его пребывания в России – под вымышленным именем Андре Леграна: шпионаж в пользу Франции, покушения на главу Восточной Сибири (два неудачных), а между делом – попытка изнасилования супруги генерал-губернатора (также неудачная), бывшей возлюбленной Анри Дюбуа, как месть за ее замужество. Откуда ему все известно? – подумал Анри и тут же получил ответ. «Все эти сведения, – писал генерал, – я получил сугубо конфиденциально от наперсницы моей жены, виолончелистки Элизы Христиани, пользующейся у нее полным доверием. Супруга моя ни в чем не виновата, посему не посвящена ни в содержание сего письма, ни в то, что я услышал от мадемуазель Христиани, а Вам, полагаю, следует знать, с какой личностью Вы связали свою судьбу. Не удивлюсь, ежели и Вас Анри Дюбуа (он же Андре Легран) приносит в жертву своей шпионской карьере и своей похотливой натуре. Вы, сударыня, тоже, в каком-то смысле, жертва этой натуры…»

Вот сволочь, подумал Анри, приходя в тихую ярость. Какая же ты сволочь и скотина, генерал! Да, я шпион, я разведчик, это – моя служба, я покушался на тебя – это мое задание, но я не насильник, именно поэтому, как ты пишешь, изнасилование не получилось. Был бы насильник – все бы получилось. А вот кто ты?! Ты – убийца невинной женщины, ангела земного, матери двоих детей! Ты рассчитывал ее убить ядовитыми словами этого поганого послания, но для верности добавил настоящего яду! Чтобы уж отомстить мне – так по самому большому счету. Мелкий и подлый негодяй!

Анри схватил со стола бронзовый колокольчик и отчаянно зазвонил. Минуту спустя в дверях появился дворецкий Байярд.

– Роже, бутылку чего-нибудь самого крепкого и два стакана. Бегом! – приказал Анри. Злоба переполняла его. Ища для нее выхода, он заметался по комнате, но выхода не было.

Леперрье тем временем сложил пинцетом письмо и засунул его в конверт. Карандашиком, извлеченным из кармана сюртука, написал на конверте «Опасно для жизни». Потом протер пинцет тем же носовым платком, которым оттирал лицо Анри, и выбросил его в корзиночку для мусора. Все делал тщательно и аккуратно. И – говорил, пока проводил эти манипуляции:

– Месье Дюбуа, как врач, констатировавший убийство, я должен об этом доложить полиции. Сам факт и свои соображения. Как я понял, письмо пришло из России, хотя российского штемпеля на нем нет. Тропические лягушки из Америки, я думаю, тоже там не водятся. Все это как-то слишком экзотично и даже пошло, несмотря на трагические последствия. Впрочем, пусть в этом разбирается полиция.

– К черту полицию! – хрипло сказал Анри. – Я сам разберусь!

Байярд принес стаканы и распечатанную пузатую бутылку арманьяка. Анри отослал его движением руки, наполнил стаканы.

– Я не пью натощак, – отказался Леперрье.

Анри, не обратив на его слова никакого внимания, несколькими крупными глотками опустошил свой стакан и налил снова.

– Осторожнее, месье, вы опьянеете, – предупредил доктор.

– Идите к дьяволу! Мне надо напиться, чтобы смыть с себя всю эту грязь, – кивнул Анри на конверт и опрокинул в себя второй стакан.

С этого и началось.

Он был пьян до похорон Анастасии. Когда приехал полицейский комиссар и попытался его допросить в присутствии все того же Леперрье, Анри, еле-еле ворочая языком, послал его куда подальше.

Комиссар Коленкур, сухой желчный мужчина, обиженно поджал губы и хотел выразить свое возмущение, но доктор успел подхватить его под локоть и вывести из комнаты.

– Вы от него ничего не добьетесь, – сказал он комиссару. – Месье Дюбуа не в себе и придет в нормальное состояние нескоро. Да, в общем-то, он вам ничего особого и не расскажет. Не сможет, а что сможет – не захочет. Как я понял, он собирается сам разобраться с автором письма, с которым, очевидно, знаком. Это где-то в России. Впрочем, я вам об этом уже говорил.

– Да, ваши соображения, доктор, очень ценны. Однако мы обязаны довести это дело до конца. Мне нужен перевод текста письма, но для этого текст надо отправить в Департамент полиции, в Париж. А письмо отравлено…

– Я немного знаимаюсь фотографией, – признался вдруг Леперрье, – и я попробую сделать для вас копию текста.

– Это было бы просто великолепно! Вы проявляете такой энтузиазм в этом деле – наверное, есть личные мотивы?

– Да, есть, – грустно сказал доктор. – Мне очень нравилась покойная мадам Дюбуа. Я старый холостяк, принципиально не хотел жениться, но она разбередила мне сердце. Редкостной красоты и души была женщина!Он отвернулся, не желая показывать повлажневшие глаза.

На сами похороны Анри сделал перерыв – стоял у могилы трезвый, с безумно блестевшими сухими глазами, не обращая внимания на детей, которых держали на руках нянька и срочно нанятая Байярдом кормилица, на непокрытую голову падал рождественский снежок, смешиваясь цветом с сединой, в последние дни ворвавшейся в темно-русые кудри. Проводив жену в последний путь, в тот же вечер напился до бесчувствия, то же самое было и в последующие три дня, однако организм наконец отказался принимать алкоголь, и Анри со страшной силой вытошнило. Буквально вывернуло наизнанку, с желчью и кровью.

Верный Роже Байярд, служивший в шато Дю-Буа дворецким еще в то время, когда Анри был мальчиком, все эти дни находился поблизости, являясь по первому зову или звону колокольчика. Он не отговаривал хозяина, подобно доктору Леперрье, от пития – наоборот, сказал, что заливать горе лучше всего простецким «кальвадосом»: самогон быстрее отшибает память, а пресыщенный организм от него освобождается легче, чем от любого благородного напитка.Насчет «быстрей» он оказался прав, а вот «легче» – явно было сказано для красного словца: такой «легкости» излияния Анри не пожелал бы никому, за исключением генерала Муравьева.

Очнулся Анри рано утром, почему-то в детской, лежа в халате на полу возле кроватки Никиты. Как он тут очутился после адских мучений в туалете – подсказать было некому: Байярд, наверное, отсыпался у себя в дворецкой, изможденный недельным бдением.