Александр Дюма - Царица Сладострастия
— Увы, дети мои! — отвечал принц, рыдая вместе с ними. — Моей вины тут нет, Бог тому свидетель; но если б понадобилось заплатить своей кровью за все ваши страдания, я бы не поскупился отдать ее. Но теперь я могу дать вам только это… Берите, берите.
И он высыпал перед ними все золото из туго набитого кошелька, а затем, разорвав цепь ордена Благовещения, которая была у него на шее, раздал им все ее кусочки. Это вызвало бурю восторга и любви к герцогу, к чему он давно привык, ведь простой народ обожал его.
Подобные сцены происходили постоянно и трогали мне душу не меньше, чем ему. Мы вместе проехали по улицам Турина и его окрестностям, насколько позволяла близость противника. К моему присутствию уже привыкли, и никто не обращал на меня внимания.
Но однажды мне все же пришлось пережить величайшее волнение. Я встретила славного аббата Пети: он вернулся в свой приход и вместе с маленьким Мишоном нес святые дары какому-то больному. Я не видела их со времени моего возвышения (или позора, если хотите).
Очень сильно покраснев, я отвернулась; они как будто не заметили меня.
В те трудные времена достойный кюре совершал чудеса доброты, милосердия и самоотречения; везде, где его присутствие могло принести утешение или помощь, он появлялся непременно.
Моего Мишона в скором времени ожидало рукоположение, но он оставался все тем же маленьким Мишоном, совсем не вырос, а лицом и поведением был похож на мальчика из церковного хора. Его личико не теряло с течением времени своей свежести — с годами меня это все больше и больше поражало; если бы не катастрофа, сразу преобразившая его, уверена, что и по сей день он выглядел бы лет на двадцать, — преимущество, которому позавидовало бы немало женщин, уверяю вас.
XIX
Эта омерзительная война длилась два года. Герцог потерял в ней больше, чем все союзники вместе взятые; однако он не раскаивался в том, что развязал ее, ибо на карту была поставлена честь короны. А Людовик XIV, несмотря на свои победы, напротив, ощущал, чего стоит подобный противник; он понимал также, что с политической точки зрения его лучше привлечь на свою сторону, нежели доводить до крайности. Поэтому он поручил Месье написать Виктору Амедею одно из тех родственных посланий, где каждая фраза тщательно взвешена и является условием подлинного договора.
Герцогу Савойскому было предложено получить обратно все, что у него отняли, ему уступали Пинероло и Фенестрелле и даже возвращали Касале, город, проданный королю Франции герцогом Мантуанским, который растратил полученные деньги на куртизанок; Касале — жемчужина, на которую с завистью смотрело столько государей! Это было очень соблазнительно, особенно с учетом гарантий, данных швейцарскими кантонами и Венецианской республикой. Потрясенная трагедиями войны, я склонялась к предложенному варианту. Господин де Шамери, тайный гонец из Франции, получил приказ прежде всего встретиться и договориться со мной, склонить меня на свою сторону с помощью обещаний либо угроз.
Мои взгляды и без того уже поменялись: война казалась мне омерзительной. Я использовала все средства, чтобы убедить принца принять эти предложения, но он был несгибаем. Господин де Шамери разговаривал с ним у меня, в моем присутствии; я поддерживала его всеми силами, но все оказалось напрасным. Тогда французский посланник попросил герцога согласиться по крайне мере на нейтралитет, заметив ему, что если он не отступится от своего рыцарского упрямства, то в скором времени останется без войска.
— Сударь! — воскликнул Виктор Амедей. — Стоит мне топнуть ногой, и из земли моей страны поднимутся солдаты!
Шамери более не настаивал, а на следующий день маркиз ди Сан Томмазо изложил ему официальный ответ: его высочество готов разделить судьбу своих союзников, что бы с ним ни случилось.
Принц Евгений, непримиримый и личный враг Людовика XIV, в немалой степени способствовал принятию такого решения. Он доложил о нем императору во время поездки в Вену, и тот настолько возрадовался, что вручил ему грамоту верховного главнокомандующего — на этот раз с соответствующими полномочиями — и избавил нас от Караффы, причинившего нам столько зла. Это была уже половина победы.
Принц Евгений сиял от радости, но был ироничен. Он не доверял намерениям своего кузена в отношении Франции.
— Госпожа графиня, — говорил мне он, — его королевское высочество сердцем не с нами; его подтолкнула к войне не упорная и безудержная ненависть, как меня, а необходимость и стыд. При первой же улыбке Людовика Четырнадцатого он бросит нас.
— Вы прекрасно видели, что он устоял, сударь!
— Потому что за улыбкой он увидел зубы; не будь этого… И потом, что бы там ни говорили, вы француженка, ваша семья пользуется расположением в Версале, и, быть может, вы склоняетесь на сторону великого короля, сами того не подозревая, но так оно и есть.
— Я лишь желаю добра его высочеству и его подданным.
— Убежден в этом, однако добро каждый понимает по-своему.
В моих покоях и в моем присутствии состоялся совет, на котором было решено воспользоваться достигнутым превосходством и самим начать наступление, перенеся арену сражений в Дофине.
— Великий король не привык к тому, что кто-то вторгается на его территорию, — сказал принц Евгений, — свое величие он распростерло границ и полагает, что их нельзя перейти, предварительно не выразив ему глубокого почтения; мы докажем ему, что можем обойтись без этого.
Людовика XIV он всегда называл великим королем, и мне трудно передать, с каким презрением произносились эти слова. В этом было нечто от злопамятности священника, и, когда я намекнула ему на это, он ответил:
— Что поделаешь! Я носил церковное облачение, а такое оставляет след в душе.
Как решили, так и сделали: савойские принцы захватили Амбрён и Гийестр. Сражение было тяжелым, в нем погибло множество храбрецов; князю де Коммерси пулей выбило три зуба, что чрезвычайно опечалило его.
— Три лучших зуба! — повторял он. — Остальные выпадут сами по себе… Хорош же будет беззубый щеголь!
Принц Евгений получил контузию в траншее, где рядом с ним находился Виктор Амедей, вышедший из нее целым и невредимым. Вслед за первой победой принцы почти без боя овладели Гапом. Все шло великолепно; они уже собирались идти на Лион через Систерон и Экс. Прованс был охвачен таким ужасом, что, немного поспешив, мы вполне могли бы осуществить этот план до того, как подойдет подкрепление. Франция была бы тогда побеждена, а мир заключен на продиктованных нами условиях. Но помешало Провидение: время для заката солнца еще не пришло…
