Пылающий берег (Горящий берег) - Смит Уилбур
Сначала умерли самые маленькие дети, буквально на второй или третий день после появления первых симптомов болезни. Старшие были уже настолько ослаблены болезнью, что не осталось сил похоронить их. Крошечные тела, брошенные на жаре, начали очень быстро разлагаться.
А потом лихорадка прошла, и все поверили, что болезнь их пощадила. Они похоронили своих малышей, но танцевать и петь поминальные песни духам детей, отправившихся в путешествие в другой мир, все-таки не смогли, так как были слишком уж слабы.
Однако, как оказалось, болезнь вовсе не пощадила, она просто изменила свой лик и вернулась новой страшной лихорадкой, наполнив легкие водой. Внутри все хрипело и булькало, люди задыхались, умирая.
Умерли все, за исключением О-хва и Х-ани, но и эти двое были так близки к смерти, что прошло много дней и ночей, прежде чем они набрались достаточно сил. Когда старики более или менее поправились, то станцевали танец, в честь своего клана, хотя и знали, что теперь он обречен. Х-ани оплакивала малышей, которых она уже никогда больше не поносит у себя на бедре и не порадует своими сказками.
А потом они стали обсуждать причину и смысл этой трагедии; говорили об этом без конца, сидя у костра ночью, по-прежнему объятые глубочайшей скорбью, пока однажды вечером О-хва не сказал:
— Как только наберемся достаточно сил для путешествия, — а ты знаешь, какими опасными бывают такие путешествия, — мы должны отправиться к Месту Вечной Жизни, потому что только там найдем ответ на то, что все это значит, и узнаем, как мы сможем умилостивить злых духов, которые нанесли нам такой удар.
Из печальных воспоминаний Х-ани вернулась на землю, снова ощутив рядом с собой молодое, плодоносящее тело. Ее боль чуть отступила, ибо в ней вновь пробудился материнский инстинкт, в высохшей, давно оставшейся без молока груди вдруг шевельнулось что-то, казалось, навсегда убитое великой болезнью.
«Может быть, — подумала Х-ани, — духи уже смилостивились. Ведь мы совершаем паломничество в священную землю, и они сотворили благодеяние, так что старая женщина услышит крик новорожденного еще раз перед тем, как умереть».
На рассвете Х-ани раскупорила один из маленьких рожков, висевших у нее на поясе, и смазала ароматной мазью солнечные ожоги на щеках и носу Сантен. Потом обработала синяки и ссадины на руках и ногах и не переставала болтать, пока это делала. Она позволила девушке выпить тщательно отмеренную порцию воды. Сантен все еще наслаждалась ее вкусом, держа во рту, словно это был редчайшей марки бордо, когда без дальнейших церемоний бушмены поднялись с земли, повернулись лицами на север и побежали вдоль берега моря прежней размеренной трусцой.
Сантен вскочила на ноги в полном замешательстве, но, не тратя усилий на бесполезные уговоры, схватила свою палку для ходьбы, кое-как прицепила парусиновый капюшон, чтобы закрыть голову от солнца, и кинулась вслед за пигмеями.
На первой же мили пути она очень хорошо поняла, что еда и отдых здорово подкрепили ее. Сначала даже не теряла пару крошечных силуэтов из виду. Видела, как Х-ани тыкала в песок свою палку, зацепляя на бегу ракушку с моллюском, вручала ее О-хва, подцепляла следующую для себя и ела на ходу.
Тогда и Сантен остро заточила конец своей палки и попыталась повторить то, что делала Х-ани. Но поначалу у нее ничего не получалось, пока она не догадалась, что моллюски прятались в песчаных ямках на берегу, а Х-ани каким-то образом умела определять их местонахождение. Скрести песок наугад было совершенно бесполезно. И с этого момента девушка копала только там, где для нее делала отметины Х-ани, с благодарностью высасывая сок из раковин и спеша дальше.
Несмотря на все ее усилия, бег Сантен вскоре замедлился. Двое Санов постепенно отдалялись, а потом и вовсе исчезли из вида. К середине дня она уже еле передвигала ноги, чувствуя, что необходим пусть короткий, но отдых. Так и сделала. Едва присев на песок и приподняв голову, далеко впереди разглядела знакомый уже мыс с лежбищем тюленей.
Х-ани словно предугадала точный предел ее выносливости, поскольку они с О-хва ждали Сантен в укрытии на скалах. Она заулыбалась и защебетала от радости, когда девушка едва ли не вползла по склону в пещеру и рухнула в изнеможении на пол возле костра.
Х-ани дала ей очередную порцию воды. Между стариками снова разгорелся оживленный спор, который Сантен наблюдала с огромным интересом, подмечая, что каждый раз, когда Х-ани показывала в ее сторону, она употребляла слово «нэм». Жесты бушменов были столь выразительны, что Сантен могла бы с уверенностью сказать, что старая женщина хочет ради нее задержаться, а О-хва намерен продолжать путь.
Каждый раз, когда Х-ани обращалась к своему мужу, она смешно складывала губы — как при поцелуе. Сантен внезапно вступила в их разговор, показав на маленького бушмена и тщательно выговорив:
— О-хва!
Оба пигмея ошеломленно поглядели на нее в молчаливом изумлении, а потом под сводами пещеры разнеслись восторженные крики ликования и признания ее успехов.
— О-хва! — Х-ани шаловливо ткнула мужа под ребра, счастливо охнув.
— О-хва! — Старик шлепнул себя в грудь, из чувства признательности подпрыгивая вверх-вниз.
На какое-то мгновение о споре забыли, а это было именно то, чего хотелось Сантен. Как только первое волнение прошло, она показала на старую женщину, которая мгновенно поняла ее молчаливый вопрос.
— Х-ани! — отчетливо выговорила Сантен.
Но только с третьей попытки произнесла последний щелкающий звук с тем звучанием, которое удовлетворило Х-ани, приведя ее в неописуемый восторг.
— Сантен, — девушка дотронулась до себя, чем вызвала настоящую бурю недовольства, выразившуюся в том, что бушмены громче обычного защелкали языками и быстро-быстро замахали руками.
— Нэм Чайлд!
Х-ани легонько шлепнула Сантен по плечу, и та, не став спорить, согласилась быть крещеной во второй раз.
— Нэм Чайлд!
— Ну вот, досточтимый старейший, — завершила Х-ани свой спор с мужем, — Нэм Чайлд, возможно, уродлива, но очень быстро учится и носит ребенка. Здесь мы отдохнем и продолжим путь завтра. Дело подождет!
Ворча себе под нос, О-хва зашаркал прочь из пещеры, но когда, уже в сумерках, вернулся обратно, нес на плече свежую тушку молодого тюленя. Сантен почувствовала себя достаточно отдохнувшей, чтобы присоединиться к церемонии благодарения, и хлопнула в ладоши вместе с бушменкой, пытаясь подражать ее гортанным выкрикам, пока О-хва танцевал вокруг них, а мясо тюленя жарилось на углях.
Мазь Х-ани принесла отличные результаты. Свежие ожоги и ссадины на лице девушки подсохли, а ее светлая кожа потомка древних кельтов потемнела и, день ото дня привыкая к солнцу, приобрела цвет тикового дерева, хотя Сантен не переставала расчесывать свои густые темные волосы, чтобы как можно тщательнее прикрывать ими лицо.
По мере того как организм все больше закалялся от тяжелой работы и потребления богатой протеинами морской пищи, с каждым днем она набиралась все больше сил. Вскоре уже могла бежать широким шагом на своих длинных ногах, легко приспосабливаясь к тому ходу, который задавал О-хва. Теперь Сантен уж не отставала, не стало больше и споров из-за коротких передышек в пути. Для нее было делом чести бежать наравне со стариками-бушменами с самого рассвета до наступления сумерек.
— Я тебе покажу, старый черт, — ругалась она про себя, остро ощущая странную и непонятную враждебность, которую О-хва проявлял по отношению к ней. Причиной, видимо, служили именно ее слабость и беспомощность и то, что такая спутница была для них обузой.
Однажды, перед самым отправлением в путь, Сантен забрала у Х-ани половину наполненных водой страусиных яиц и, несмотря на протесты, завязала их в свой хлопчатобумажный платок. Едва бушменка поняла ее намерения, она с готовностью приняла помощь, нещадно тыча мужа в бок, когда они начали свой очередной дневной пробег.
— Нэм Чайлд несет свою долю груза, как любая из женщин Санов.
