Альбер Бланкэ - Война амазонок

– Ну, что вы теперь скажете, друг мой? – спросил чиновник вкрадчивым тоном.

– Мне нечего говорить, – отвечал Ле-Мофф, которого начинало беспокоить большое количество холодной воды, журчавшей в его груди.

– В таком случае продолжайте, господа.

– Опять этот противный напиток?

– Надо выпить все ведро до дна.

– Невозможно! – воскликнул Ле-Мофф, измерив одним взглядом все количество страшного напитка.

Напрасно поворачивал он голову справа налево, слева направо – трубка была пропущена ему сквозь зубы прямо в горло.

Малое познание в анатомии еще раз убедило его, что лучше оставаться неподвижно-покорным.

Воронка опять наполнена до краев, и вода потекла во внутренности разбойника, который почувствовал себя разбухшей губкой. Лишившись сил, он в изнеможении опустил голову.

Один из помощников Парижского господина дал ему понюхать из склянки, и Ле-Мофф медленно открыл глаза.

– Ну что же, любезный друг, сознавайтесь, – сказал сладкогласый чиновник.

– Это вам легко говорить! – сказал Ле-Мофф, побагровев от ярости.

– Предупреждаю вас, ведро еще далеко не опорожнено.

– Ничего не скажу.

– Так-таки и ничего? Ой! Лучше говорите.

– Нет, тысячу раз нет!

– Однако какой же ты крепкий! – сказал чиновник, меняя тон.

– Желал бы я видеть вас на моем месте, мой сердечный друг! Кстати, цвет вашего носа не выявляет особенной наклонности к напитку лягушек.

– Кажется, ты еще и шутишь?

– Еще бы! И как же вы ошибетесь, если я заговорю.

– Что это значит?

– Черт возьми! Как мне хочется говорить.

– Говори же.

– Нет, не стану.

– Хорошо! Так ты наглотаешься у меня воды, хотя бы пришлось тебе лопнуть! Эй, вы, продолжайте свое дело.

– Остановитесь, я скажу! – закричал Ле-Мофф, лишь только увидел, что над его головой закачался роковой конец воронки.

Чиновник обмакнул перо в чернила и устремил на своего пациента глаза, полные самодовольства.

– Пишите, любезнейший господин! К делу! Я раскаиваюсь, что рассердился на вас; вы достойнейший и усерднейший судья, преисполненный милосердия к несчастным; я буду помнить вас до конца жизни, потому что надеюсь выбраться из этой бедственной трущобы, и благословлять имя ваше до старости лет. Как вас зовут?

– Господин Трипье, – отвечал чиновник скромно, – но пора уже сказать…

– Хорошо, записывайте же, что я нанес удар по внушению одного важного и могущественного вельможи…

– Кончайте же!

– Его светлости герцога…

– О небо! Такая важная особа!

– Разве я назвал его?

– Нет еще, какого же герцога?

– Герцога де-Бара.

– Как? Герцога де-Бара! – воскликнул чиновник, вне себя от удивления.

– Прибавьте же – фаворита монсеньора кардинала Мазарини.

– Неужели это правда?

– Пускай допустят меня на очную ставку с двумя его служителями; один из них хорошего дворянского рода Мизри, другой гнусный лакеишка по имени Гондрен. Тогда сами увидите.

– Прекрасно! Прекрасно! – закартавил чиновник.

– Можно ли его спустить? – спросили помощники.

– О, вас, кажется, это дело очень забавляет? – спросил чиновник.

– Разумеется, спустить, и скорее поставьте меня на ноги перед моими верховными судьями; признаюсь, их лица гораздо утешительнее ваших.

Бандит был снова приведен в верховное судилище, которое единодушно вынесло ему приговор: быть повешенным.

– Повешенным? Но какая же выгода для меня после того, как я добровольно сознался?

– Тебя следовало колесовать живьем, – сказал один из судей.

– Благодарю покорно! Так вот что мне выхлопотали кардинал и его поверенные! Ах, господа судьи, напрасно посылаете вы меня на виселицу; клянусь вам, я за один пистоль готов был убить Мазарини.

Сторож приказал ему молчать.

– Господа члены верховного судилища, – сказал президент, этот бедняга, мне кажется, одушевлен наилучшими патриотическими чувствами, это внушает мне желание просить вас о снисхождении для того, чтобы облегчить ему переход из жизни в вечность.

– Милостивейшие государи, – подхватил Ле-Мофф, – если дело идет о переходе, то я предпочитаю виселицу другим казням: у меня был товарищ, который три раза был повешен и всякий раз утверждал…

– Молчать! – прикрикнул президент.

Судьи совещались несколько минут; потом президент махнул рукой, и Ле-Мофф, окруженный солдатами, был выведен из присутствия.

– Куда мы идем? – спросил он не без мрачного предчувствия, когда увидел, что его повели не в тюрьму, а во двор Шатлэ.

– К кресту Трагуара, – отвечал сладкогласий чиновник, который шел впереди. Человек свирепой наружности был слева, он держал за конец веревку, которой связаны были руки осужденного. С правой стороны явился священник доминиканского ордена, державший в руках распятие.

Ле-Мофф, узнав в своем левом спутнике Парижского господина, почувствовал во всем теле дрожь. И это несмотря на неустрашимость, отличавшую его во всех опасностях отважной жизни. Процессия вышла из ворот и медленно продвигалась вперед. В эту минуту какой-то всадник опередил их и, взяв влево, скрылся на улице Сент-Онорэ. В этих густо населенных кварталах мигом собрались толпы зрителей, так что по прибытии преступника на улицу Арбресек, откуда был виден крест Трагуара, людей уже было видимо-невидимо.

Ле-Мофф узнавал многие лица, он не один раз обменялся значительными взглядами с друзьями и товарищами. Но радость, сиявшая на лицах зрителей, сулила мало надежды. Всем было известно, что его ведут на казнь за то, что он поднял руку на герцога де-Бофора.

Ле-Мофф начинал даже раскаиваться, зачем так верно служил этому причудливому господину, который равнодушно допускает вести его на казнь.

«Может быть, я ему мешал?» – подумал Ле-Мофф и опустил голову на грудь.

Еще несколько шагов, и они дошли до виселицы. Палач поставил его на колени; доминиканец тотчас же стал перед ним тоже на колени и начал увещевать его, чтобы он покаялся и достойным образом перешел в вечность; при этом он беспрестанно поднимал распятие, указывая на него как на спасение, если только он принесет искреннее покаяние.

– Вот каковы бывают сильные люди! – воскликнул Ле-Мофф в ответ на свои мысли.

– Сын мой, думай только о спасении своей души, – увещевал доминиканец.

– Отец мой, я и сам теперь думаю, что величайшая глупость служить великим людям и надеяться на них! Гораздо лучше было бы пойти в монастырь, чем служить дьяволу.

– Превосходные размышления, сын мой.

Ропот нетерпения пронесся над толпами; палач, полагая, что достаточно было времени для покаяния, подал знак помощникам. Те тотчас подошли к Ле-Моффу, подхватили его под руки и поставили на ноги.