Джеймс Джексон - Кровавые скалы
— Останься со мной, Кристиан.
— Я донесу тебя к воротам, брат мой.
— Язычники… Они стащили с меня сапоги.
— Мы разобьем их.
— Уже без меня.
Голос шевалье слабел, тело дрогнуло, и он испустил последний вздох. Анри де Ла Валетт умер. Турки стаей устремлялись наружу из башни, повсюду мелькали пули. Гарди, взяв погибшего Анри на руки, закрыл ему глаза.
— Иди к Нему, Анри. Иди с Ним, брат мой.
Осада не стихала и с наступлением ночи. Турки усеяли небо сигнальными огнями, на земле продолжали лязгать клинки. Со стороны моря не осталось ни одной целой стены. Все до единого жители участвовали в обороне. Тела убитых уже складывали друг на друга. Лазарет переполнился — людей было некуда класть, они располагались в проходе на полу. Среди раненых был и великий магистр.
Ла Валетт мужественно сносил, когда к ранам на ноге прикладывали грибную примочку, когда перевязывали раны. Только с наступлением темноты он позволил отнести себя в лазарет. Ему приходилось разбираться с множеством неотложных дел: выслушивать донесения посыльных, подсчитывать потери, — и на себя времени почти не хватало. Но силы были на исходе, серьезность положения усугубляла его немощь, лишая обычного хладнокровия.
Отстранив руку госпитальера, гроссмейстер поднялся со сколоченного из досок ложа и, хромая, побрел по запруженным людьми известняковым плитам к постеленному в углу сену. Даже в неверном свете свечи он сумел различить того, кто там лежал. Это был рыцарь Большого Креста Лакруа.
— Как ты, брат мой?
— Пока неплохо, Жан Паризо.
Бывалый воин с окровавленной повязкой, закрывавшей пол-лица, попытался обвести рукой на перевязи помещение.
— Я едва дышу. Здесь моим очам предстает куда более страшная трагедия, чем на стенах бастиона.
— Когда у тебя в руке меч, ты уже ни на что не смотришь.
— Потому лучше оставаться в бою до последнего вздоха.
С этими словами Лакруа взял ломтик хлеба со стоявшей подле него тарелки и жестом пригласил Ла Валетта разделить трапезу.
Окунув хлеб в бокал с вином, великий магистр положил кусочек в рот и разжевал.
— Возможно, это наша последняя трапеза.
— Рад разделить ее с тобой, апостолом веры. Мы и на Родосе сражались плечом к плечу.
— Мы с тобой уже сорок три года воюем вместе.
— И снова над нами витает смрадное дыхание язычников.
— А за ним — сладостное дуновение и вечная жизнь в Царствии Небесном.
Ла Валетт, усевшись рядом, откусил еще хлеба.
— Будут ли нас чествовать в Риме и при королевских дворах Европы как мучеников и поборников Христа? Или же подвергнут нашу борьбу осмеянию?
— Превыше всего похвала Господа.
Лакруа, откинувшись на спину, прикрыл здоровый глаз. На груди сквозь одежду проступало пятно крови. Дыхание рыцаря было неглубоким, по-видимому, каждый вдох доставлял ему невыразимые муки.
— Желаешь травяного отвара, брат, или вина?
— Побыть с тобой и помолиться, Жан Паризо.
Повернувшись к Ла Валетту, Лакруа предложил ему кубок:
— Выпей, это придаст сил.
Ла Валетт принял угощение.
— Мне пора возвращаться на стены.
— Я готов ползти за тобой.
— Нет, брат, ты должен отдохнуть.
— Мы разгромим еретика-султана. Какое же это благо, брат, быть рыцарем и оказаться там, где творят историю!
— Для меня честь быть и оставаться твоим великим магистром.
— Брат мой.
Рыцарь Большого Креста, приоткрыв глаз, сжал в своей руке ладонь друга.
Когда Мария с почерневшим от копоти лицом в изорванной одежде увидела их, оба предавались безмолвной молитве.
— Ваша светлость.
— Леди Мария.
Ла Валетт приподнялся приветствовать женщину.
— Вижу, вы побывали в самом пекле.
— Его не избежать, сир. Как не избежать и тяжкой доли гонца, несущего худые вести.
— Что может быть хуже победы турок?
— Ваш племянник Анри, сир.
Племянник Анри. Магистр надеялся, что никогда не услышит подобных вестей, которые заставят его шатающейся походкой поспешить к Монастырской церкви. Он должен увидеть все собственными глазами. Непродолжительный путь, освещенный сполохами войны, заставил гроссмейстера испытать одиночество человека, наделенного властью, которое обратилось горем утраты.
Подле алтаря его дожидался Кристиан Гарди. Тело Анри покоилось на высоких носилках.
Великий магистр склонил голову:
— Так, значит, это правда.
— Я не стал бы тревожить вас под ложным предлогом, сир.
— Гибель его была достойной?
— Достойной чести ордена и вашего благородного имени, сир.
— Тогда нет причин для скорби и стенаний.
— Для скорби всегда есть причина, сир. Я любил его как брата.
— Я — как сына. Он благословлен пред очами Божьими и отправляется в иной и лучший мир.
— Солдатское ремесло — мое призвание, сир. Но Анри всегда привлекали более мирные и добрые занятия. Он не заслужил гибели.
Ла Валетт воздел взор к потолку, где висели захваченные турецкие знамена.
— Взгляни, что мы добыли у нечестивых.
— Вспомните, скольких они отняли у нас.
— Это была героическая гибель достойнейшего из рыцарей. Мой племянник не пожелал бы иной для себя.
— Оставшиеся не пожелали бы для него иной.
— Вы сделали все, чтобы уберечь его, месье Гарди. Вы доблестно сражались в Сент-Эльмо, принесли избавление Биргу, помогли спасти Мдину, предупредили меня об отравителе. Я бесконечно вам признателен.
— Ваша светлость!..
Гарди низко поклонился великому магистру.
Оба стояли над телом Анри, почтенный старец и молодой человек, отдавая последние почести павшему, размышляя о собственной бренности. Познавшие ужасы войны не нуждались в словах, меж ними протянулась незримая нить понимания и сдерживаемой скорби.
— Вы и слезы не пролили, сир.
— Я не вправе оплакивать Анри более остальных, кто пал ради нас. Все они — сыновья света, все овеянные славой мученики, принесшие себя в жертву.
— Если удастся прорваться, нас ждут еще большие жертвы.
— Разве это жертвы, месье Гарди? Островок, клочок выжженной солнцем земли, несколько тысяч живущих на нем, сотворенных из плоти и крови? И каковы будут плоды нашей победы? Мы в одиночку встали на пути у Сатаны и губительного царства его приспешников. Мы вернули христианству честь и достоинство, силу низвергнуть язычников в бездну.
— В память об Анри я готов так же поступить и с осадной башней язычников.
— Подумать только, бродячий авантюрист, выброшенный на берег, стал нашим лучшим воином… Я верю в вас, месье Гарди.
