Хаджи-Мурат Мугуев - Три судьбы
Казаки, словно автоматы, выбросили вперед винтовки, застывшие ровной четкой линией. Среди осужденных произошло движение. Двое упали, закрыв руками глаза. Четверо спокойно смотрели на черные дула направленных на них ружей.
— Умираем за народ, за Советскую власть, за вашу счастливую жизнь, казаки, — сказал комиссар, глядя на казаков.
В груди Николы пробежал знакомый холодок, его сердце остро и учащенно забилось. Он заморгал и, чувствуя, что его руки больше не могут держать винтовку, тяжело вздохнул, с шумом втянув воздух, словно желая вместе с ним вдохнуть решимость и отвагу.
— Взво-о-од, пли! — растягивая слова команды, крикнул вахмистр.
Зажмуря глаза и не отдавая себе отчета в том, что делает, Никола, не глядя, дернул курок, выпустив пулю над головами осужденных.
Недружный залп сухо прорезал воздух и гулким эхом отдался в прибрежных камышах. Звук пробежал над сонными водами Дона и, пугая уток, растаял на другом берегу реки.
Опустив винтовку, Никола, еще бледный и испуганный, открыл глаза.
На зеленой траве, шагах в десяти от казаков, лежали недвижно залитые кровью люди. Шестой, еще живой, судорожно корчился, хрипя и тяжко выдыхая из себя воздух. Из его простреленной шеи текла густая кровь, а на синих помертвевших губах лопались алые пузыри.
Дудько оглядел расстрелянных и, вложив револьвер в кобуру, деловито доложил:
— Готово, господин капитан.
Адъютант удовлетворенно вздохнул и, пожав руку обрадованному вахмистру, многозначительно произнес:
— Благодарю вас за распорядительность и энергию. Обо всем сегодня же будет доложено генералу, а этого негодяя, — он указал на Скибу, — арестовать и держать до распоряжения из штаба.
Он тяжело взобрался на седло и, еще раз козырнув вахмистру, поскакал, за ним крупной рысью затрусили вестовые. Солдаты вяло и недружно стали рыть могилу для расстрелянных.
— Команда, смирно! Справа по три, правое плечо вперед, шагом марш! — скомандовал Дудько и тем же тоном обратился к Скибе, стоявшему с обреченным видом: — Ну, ты, сукин сын, ходи вперед колонны, да коли хоть на шаг отстанешь, я сам расквашу тебе башку.
Обезоруженный казак прошел вперед. Когда команда поднималась на бугорок, какая-то сила заставила Николу оглянуться назад.
Двое солдат рыли могилу. Другие стаскивали в кучу убитых. Заходящее солнце, глядя через курган, косыми лучами играло на блестящих лезвиях лопат. Втянув голову в плечи и опустив глаза, Никола быстрее зашагал, стараясь поскорее забыть картину расстрела.
ГЛАВА IX
— Господин капитан, конные в степи… — скатываясь с холмов, доложил офицер-дроздовец, — вероятно, красный разъезд.
— Большой? — спросил Дебольцев.
— Человек до сорока.
— Откуда?
— С северо-востока, уже недалеко.
— Не казаки ли? Вы, гляди, своих еще не обстреляйте.
— Никак нет. Думаю, что красные, — торопливо доложил офицер.
— Ладно, поглядим. Первая полурота — в ружье! Немедленно занять без шума гребни холмов. Прапорщик Клаус с двумя пулеметами — туда же. Без моей команды не стрелять. Подпустим поближе, и тогда — залпом да пулеметами уничтожим. Дозоры далеко?
— Верстах в трех.
— Ну-с, живо! Второй полуроте с пулеметом, под командой капитана Трофимова, остаться здесь и быть наготове. Приготовить ординарцев для связи с полком, — быстро приказал Дебольцев и, подойдя к шеренге строившихся дроздовцев, привычно скомандовал: — Смирно! Левое плечо вперед — арш!
Беглым шагом он повел колонну к холмам, высившимся над хутором Бескрайним.
Испуганные суматохой и предстоявшим боем мужики спешно загоняли скотину и наглухо закрывали перекосившиеся ставни.
Клаус осторожно выглянул из-за кучи щебня, лежавшего перед ним. Внизу раскинулась степь, ровная, как разостланное полотно. Верстах в двух от цепи медленным шагом двигались к холмам конные дозоры, за которыми в отдалении шел разъезд красных. Конные направлялись к холмам, где за прикрытием лежала в боевом порядке полурота и откуда глядели в степь два хищных ствола его, Клауса, пулеметов.
— Берите их на мушку, прапорщик, пока не поздно, — услышал он голос Дебольцева.
Клаус машинально перевел целик и припал к прорези прицела.
Второй пулемет, на котором работал унтер-офицер старой армии Бондарчук, был на правом фланге цепи. Клаус попытался было найти его, но за извилистым гребнем холма и головами стрелков ничего нельзя было увидать.
«…Итак, сейчас — первый мой бой, — волнуясь, думал прапорщик. И, чувствуя, что отвлекается от самого главного — предстоящей стрельбы, повторил: — Мой бой, бой, пой, рой… — И спохватился: — Ну какая ересь. Нельзя ни о чем сейчас думать, кроме как о пулемете и вон этой черной кучке приближающихся всадников».
Но глупые и ненужные слова и созвучия властно рождались в его мозгу и отвлекали его.
«Это трусость, — неожиданно решил Клаус, — конечно трусость. Хотя почему трусость? Разве что-нибудь угрожает мне? Ведь они, а не я идут на пулеметы.
Ну и что же, и все-таки я трус, трус еще больший, чем другие. Я боюсь не быть убитым, а боюсь убить, — вдруг осознал свое волнение Клаус. — Да, да, я боюсь убить вот этих, не ожидающих смерти людей. Да, я трус», — уже спокойнее решил он. Но в эту же минуту ему вспомнилось его юнкерское время. Генерал Деникин, торжественный парад, его, Клауса, мечты. Прапорщик вспомнил, что он теперь уже не гимназист, не тряпка, как озлобленно назвала его Анна Аркадьевна. Вся его гордость вспыхнула и заговорила в нем, и, забывая о приказе Дебольцева, Клаус вдруг нажал спусковой рычажок. Четкая равномерная дробь заговорившего пулемета огласила холмы.
Цепь, не ожидая команды Дебольцева, неожиданно дала нестройный залп, в котором потонула возмущенная брань обозленного капитана.
Ночь текла монотонно. В черно-серой мгле темнели недвижные курганы, и за ними неясно отсвечивала река. Высокий камыш шуршал, от воды тянуло предутренним ветерком. Ровная степь разбросалась на широком просторе от самого Азова до верховьев Дона. Луна искоса поглядывала на примолкшую степь и снова проваливалась в серые облака. Частые звезды, слабо мерцая, постепенно сливались с бледнеющим горизонтом. Рассвет был недалек. От реки оторвался туман и, цепляясь за курганы, потянулся по земле. Меж холмов пробежал ветерок. Луна в последний раз глянула на Дон и, качнувшись, провалилась в облака. Горизонт стал затягиваться сизой пеленой, ближайшие холмы рельефнее обозначились в предрассветной мгле. Предутренняя сырость пронизывала до костей, воздух стал влажным и густым. Казаки забились под бурки и, поеживаясь, теснее прижимались друг к другу, прячась от набегающего ветерка.
