Том Шервуд - Остров Локк
За столом пошевелились, липкое оцепенение сошло с лиц.
– Да она, может, и не выстрелит. Эй, бесовка, ты понимаешь, что тогда тебе – тут же смерть?
– Я – за, – послышался чей-то отчаянный голос.
– Да, согласен, – отозвался ещё один.
– А-а-а… – тихо застонал вдруг крайний и, вскакивая с лавки, отчаянно выкрикнул:– Бей..!
Но “их” договорить не успел. Крохотную паузу между грохотом взяли пистолеты; сначала прицельно и точно – один, – метнулся девичий взгляд на нужную линию – и только после этого – прицельно и точно – второй.
– Всё! – яростно заорал тот, со шрамами. – Всё, бей!
Но края лавок завалили простреленные тела, их надо оттолкнуть для того, чтобы выскочить, а девочка в это время – ноги расставлены, носки сапог в стороны – бросила на пол дымящиеся, разряженные пистолеты, и округлым женским движением повела руками вокруг бёдер, откидывая полы плаща и пыльника, и бёдра обнажились с боков, в этих странных, белых, плотных, обтягивающих её до самого пояса чулках, и на бёдрах, по обеим сторонам, открылась ещё пара пистолетных чехлов – из белой крашеной кожи, вот и белые ремешки вдавились сквозь чулки в тело. В коже – ещё пара пистолетов. И курки взведены, и порох на полках подсыпан свежий. Миг – и страшные чёрные дыры смотрят в глаза. Щелчок. Грохот. Щелчок. Грохот. Левый, прицельно и точно, правый… Теперь четыре простреленных тела и всего трое живых за столом, а девочка вместе с дымящимися пистолетами падает на пол – и, видимо, точно знает – зачем, потому, что всеми забытый, сидящий рядом с монахом юнец приветливо взмахнул рукой и, словно брошенный назад рыбий бок, прошелестел, кувыркаясь, тяжёлый нож и чмокнул в грудь того, со шрамами, оттопырив витую, с круглой массивной гардой, рукоятку.
Оставшиеся двое живых в ужасе отшатнулись к стене, подальше от залитого кровью стола. А к столу рыцарь подтащил уже начавшее дышать тело, но с перебитыми руками и ногами. Здесь он подсадил тело к краю стола, подняв его голову над столешницей, всунул ему в рот гвоздь, нанизал на него язык и, вытянув язык наружу, прибил гвоздь к столу. Тяжёлой оловянной кружкой.
Человек был в сознании. Девочка, качнув над полом тяжёлой грудью, села, скрестила белые, в коричневых сапогах, ноги, придвинула лицо к выпученным, обезумевшим от боли и ужаса глазам, к прибитому языку.
– Скажи: “со-бач-ка”, – ласково попросила она. – Скажи: “со-бач-ка”.
Рыцарь и мальчик тем временем подобрали с пола пистолеты, неторопливо зазвякали шомполами, прочищая и набивая новыми зарядами стволы.
– Маленький! – обернувшись, звонко проговорила девочка. – Сделай один пустой, один заряженный. Эти двое,– она вытянула палец в сторону уцелевших, прижавшихся к стене матросов, – очень, видишь ли, жребий любят.
Юнец пристально посмотрел на неё, понимающе кивнул. Вместе они подошли к оцепеневшим матросам.
– Сейчас возьмете себе по пистолету. Один заряжен, один нет. Потом приставите их друг другу к груди и по сигналу нажмёте курки. Один умрёт, второго отпустим. Выбирайте!
Девочка протянула два пистолета. Высокий, молодой парень поднял было руку, но его соперник вдруг перехватил её.
– Почему ты? Почему ты первый? – быстро зашипел он.
– Ах, да, – понимающе протянула девочка и встряхнула плотной волной волос. – У вас же первый – чья шестёрка. Вот ваши кости, только немножко в крови, ничего?
Схватив по кубику, матросы торопливо бросили. Два и четыре. Ещё бросок. Пять и один. Бросок. Пять и – шесть!
Один побледнел, вытер пот. Счастливчик дрожащей рукой хватает пистолет, а девочка успокаивающе говорит горестно закрывшему глаза второму:
– Не плачь раньше времени. Вдруг он выбрал пустой?
Тут соперник судорожно сунул назад выбранный им пистолет и схватил другой.
– Готовы? Так, друг другу в грудь, плотнее. Теперь ос-торожно взведём курки, пороха на полки… Теперь ти-хо. Нажимаем на счёт “три”. Раз. Два…
– Бей! – отчаянно взвизгнула девочка.
Судорожно дёрнулись пальцы. Слитно прогремели два выстрела. Матросы тихо легли у стены. Один умер сразу. Второй с трудом поднял голову, прохрипел:
– Вы же ска… зали… один пустой…
– Да? – удивился маленький. – Значит, я перепутал.
– Ты ведь не станешь сердиться на него за такой пустяк, верно? – примирительным тоном проговорила девочка, отдирая мертвеющие пальцы от рукояти пистолета.
– Охх… – донеслось вдруг из угла.
– А, хозяин, – повернулся в ту сторону рыцарь. – Вставай-ка и иди сюда. Вот тебе деньги за обед – и послушай меня.
Трактирщик, колотясь, как в ознобе, ступая одеревеневшими ногами, подошёл.
– Бери, бери деньги-то. Прячь. Вот что я хочу, чтобы ты понял. Никто не должен знать то, что здесь случилось. Никто.
– Я не… Я… Клянусь вам! Ни слова!
– Нет-нет. Немного не так. Нам важно, чтобы с полной уверенностью, понимаешь?
– О, Боже! Но вы ведь не убьете меня, ведь нет?!
– Ну вот, хозяин. Ну что ты. Я тебя и пальцем не трону. Веришь? Ну, давай обнимемся.
Трактирщик качнулся было к нему, но рыцарь вдруг отпрянул, показывая пальцем:
– Э-э, что это у тебя на груди? Ты меня испачкаешь!
– Нет ничего, – растерянно осмотрел себя трактирщик. – Не испачкаю.
– Нет ничего? – вызывающе проговорил рыцарь, продолжая указывать пальцем.
Вдруг из груди трактирщика выскочила короткая красная палочка, замерла, а он, как безумный, принялся ладонями сбивать, сбивать её, и рассёк ладони до костей, но всё хлопал по груди, медленно оседая. Опустился, скорчился, затих. Стоящая за его спиной девочка вытащила клинок, повела по нему, сгоняя кровь, белым платком.
– Нужно точно в сердце, – недовольно сказал рыцарь.
– Точно и ударила, – недоумённо ответила она. – Рука-то привычна, сама идёт.
– Сама, сама. Удар у тебя поставлен, это видно. Но ведь ставили-то его тебе во фронт, когда лицо в лицо. Не понимаешь? Ты за спиной стояла, а в этом случае сердце в другой половине груди. Поняла? Теперь помни.
Синеглазка смутилась чуть не до слёз, покраснела. Примерилась, сместила клинок, ещё раз пронзила вздрогнувшее тело.
– Вот теперь в сердце. Видишь, от лезвия пошёл пар?
Разговор ей был явно неприятен. Отвернувшись, она кивнула и быстро отошла к приятелю. А тот даром времени не терял. Сложив на залитой лавке заряженные уже пистолеты, он ловко и быстро выворачивал у убитых карманы. Девочка молча присоединилась к нему. Четыре проворно мелькающие руки выбрасывали на стол деньги, табакерки, ножи, нательные цепочки с крестиками и нехитрыми матросскими амулетами, трубки, табак, кольца. Затем всё это убогое, нищенское добро смели в чей-то шейный платок, связали узлом и швырнули в дорожную сумку. (Конечно же, не ради наживы, нет. Привычная и обязательная – после любого убийства – работа по созданию видимости ограбления.)
