Мор Йокаи - Когда мы состаримся
Все явно готовились к событию самому праздничному.
Но едва двери распахнулись и два брата предстали перед поспешившими навстречу, как любезная улыбка на их лицах сменилась испугом.
«Как? Ты осмеливаешься ко мне приближаться?» — вопрошал смятенный взор Мелани.
«Как? Ты жив ещё?» — обратила к Лоранду недоумевающее лицо госпожа Бальнокхази.
«Как? Или ты воскрес?» — читался немой вопрос в устремлённом на Деже остановившемся взгляде Шарвёльди.
— Брат мой Деже, — непринуждённо представил его Лоранд. — Это я сообщил ему о пребывании здесь дам, так что вы уж простите, господин Шарвёльди, если мы у вас отнимем своим посещением несколько минут.
— Нет, что вы, садитесь. Очень рад, — пробормотал Шарвёльди сдавленным голосом, точно чья-то невидимая рука схватила его за горло.
— Очень вырос мальчик, не правда ли? — обратился Лоранд к дамам, занимая место между ними, в то время как Деже сел прямо напротив Шарвёльди, который глаз от него не мог отвести.
— И возмужал, и похорошел, — подтвердила госпожа Бальнокхази. — А ведь совсем ребёнок был, когда они танцевали с Мелани!
— И очень ревнивый ребёнок.
При этих словах все трое — Бальнокхази, Мелани и Деже — предостерегающе посмотрели на Лоранда. До чего неделикатны становятся люди в деревне!
Особенно затруднило такое вступление щекотливую миссию Деже, не знавшего, как теперь и начать.
Лоранд же пришёл в отличнейшее настроение. Нарядный вид его вчерашней пассии, вознамерившейся столь помпезно отметить день, в который её бедный, отринутый возлюбленный должен был пустить себе пулю в лоб, преисполнил его такой подмывающей весёлости, что невозможно было удержаться и не излить её.
— Да, да! Не верите? — продолжал он невзирая ни на что. — Этот чудак даже ко мне ревновал! Чуть не убил. Хотя вовсе не в моих привычках изменять своим привязанностям.
Деже не мог понять, что это на него нашло, зачем ему вдруг понадобилось ставить в глупое положение его и Мелани. Лучше всего, пожалуй, перебить и прямо к делу перейти.
А у госпожи Бальнокхази на лице появилось пренебрежительно-насмешливое выражение. Она словно хотела сказать, глядя на Лоранда: «Ага, одержала-таки верх проза жизни над пресловутой поэзией чести? Можно, значит, при некоторой доле флегмы и собственную смерть пережить? Постыдная вещь — бегство, но зато полезная. Только в моих глазах ты всё равно погиб».
Сейчас прогоним насмешку с этого обворожительного лица.
— Уважаемые дамы! — тоном холодного спокойствия начал Деже. — Помимо светских правил, обязывающих к визиту вежливости, меня привело сюда и ещё кое-что. Считаю своим долгом уведомить уважаемых дам о мотивах, побуждающих их поверенного не возвращаться — ни сегодня, ни в течение ближайшего времени.
— Господи! Уж не случилось ли с ним чего? — воскликнула госпожа Бальнокхази в крайнем возбуждении.
— О, на этот счёт, сударыня, можете быть совершенно спокойны, он жив и здоров. Просто ему пришлось изменить свой маршрут: спешно переменить восточное направление на западное.
— Но почему же?
— Должен признаться, что прибыть сюда ему мешает моё присутствие.
— Ваше? — удивилась Бальнокхази.
— Если дамы позволят — и вооружатся терпением — начну издалека, дабы осветить всё сплетение обстоятельств, которое разрешилось столь своеобразно.
Лоранд приметил, что разговор о Дяли не очень интересует Мелани. Почти равнодушна. И понятно: он ведь уже её жених.
И Лоранд принялся осыпать её похвалами: какие красивые локоны, какой чудесный цвет лица — и прочими ничего не значащими комплиментами. Пока длилась его влюблённость, он молчал о её красоте. Это разумелось само собой. Льстить мы начинаем, когда любить Перестаём.
— Нынче, — продолжал Деже, — исполнилось ровно десять лет с тех пор, как в Пожони начались гонения на молодёжь за распространение протоколов сословного собрания. Не удавалось выяснить одного: кто добывал и давал переписывать оригиналы, пока наконец человека этого не выдал один из самых близких друзей.
— Ах, всё это так старо, — протянула госпожа Бальнокхази.
— Однако же последствия этого простираются до сегодняшнего дня. И я очень просил бы уважаемых дам дослушать до конца — и вынести свой приговор. Вам не мешает лучше знать близких вам людей.
(Ох, и наивный ребёнок этот Деже! А знай он ещё, что тот, о ком ведёт речь, — будущий зять Бальнокхази…)
— Предан своим другом был мой брат Лоранд. А предавшим друга — Дяли.
— Это ещё неизвестно, — возразила госпожа Бальнокхази. — В таких случаях видимость, а то и пристрастность легко могут обмануть. Вполне возможно, что господина Аронфи выдал кто-то совсем другой. Например, какая-нибудь легкомысленная женщина, которой её юный друг выболтал свою тайну, а она передала мужу-честолюбцу, чтобы воспользовался ею для приумножения своих заслуг.
— Но я точно знаю, что моё утверждение верно, — запротестовал Деже, — ибо именно эта великодушная дама, добрый гений моего брата, собственноручным посланием известила моего брата о предательстве, узнав о нём через мужа.
Бальнокхази закусила губу. И незаслуженная похвала производит своё действие. Это ведь она в одном лице была и легкомысленной женщиной, по её собственным словам, и добрым гением, как назвал её Деже. Молодой адвокат знал, как лучше отпарировать.
К счастью, Мелани ничего этого не слышала, занимаемая Лорандом, который толковал ей: как же это получается? Когда она жила у Топанди, жасмин цвёл такими чудесными колокольчиками. И вот, неделю спустя, на месте их — безобразные сухие ягоды. Какая жестокая игра природы! Неужто всякий прелестный цветик ожидает та же участь?
— Ну хорошо, — сказала Бальнокхази. — Допустим: господин Аронфи и Дяли, будучи детьми, ябедничали друг на друга. И что же дальше?
— По правде говоря, я только этой ночью узнал, что было дальше. Тогда, в Пожони, я зашёл вечером к Лоранду, у него был Дяли. Всё это выглядело как самая обыкновенная шутка. Оба уступали друг другу честь быть на прощальном танцевальном вечере визави некой почтенной дамы, которая часто показывалась в вашем обществе и при всех своих очевидных достоинствах — добром сердце, могучем сложении и прочем — имела один вполне простительный недостаток: очень любила танцевать. И вот двое юных студентов принялись спорить при мне, кому танцевать с «тётенькой».
— И оба, конечно, уклонялись от такой «чести».
— Естественно. Ни один не желал отдать преимущество другому, и они в конце концов решили прибегнуть к жеребьёвке. На столе лежал листок бумаги, единственный в комнате, так как, опасаясь обыска, Лоранд перед тем всё сжёг. И вот этот сиреневого цвета листок они разорвали пополам, написали на двух лоскутках имена и положили в шляпу, попросив меня вынуть один. Я вынул и прочёл: «Лоранд».
